Джули Ли Ф. Лей, врач-офтальмолог, принимала прямо напротив, через улицу. Она проверила мое зрение, закапала капли для расширения зрачков, посветила в них ярким голубоватым фонариком. Я помню ее милое молодое лицо за щелевой лампой и переливающиеся сережки, которые почти касались моих ушей и щек. Мне понравился тонкий запах ее духов. Доктор Ли не обнаружила ничего подозрительного: со зрительными нервами и сетчаткой все в порядке, катаракты тоже не было. Но, когда она отодвинулась от приборов, я заметила, что она расстроена. «Боюсь, что дело в вашем мозге. Должно быть, что-то произошло с корой затылочной доли. Нужны дополнительные обследования», – сказала она.
Я перебежала улицу и вернулась к доктору Шморгуну. Он уже закрыл кабинет и вместе с приехавшим Миреком ждал меня в полутемной приемной.
Присутствие Мирека всегда меня успокаивало. В полтора года он переболел полиомиелитом – прививки в Польше появились только в конце 1950-х, немного позже, чем в США – и до сих пор заметно прихрамывал. При этом он превосходный велосипедист с мускулистыми руками и сильной ведущей ногой. Он умный, чрезвычайно добрый и душевный человек со специфическим, но добродушным чувством юмора. Я же – напористая, громкая, смешливая и очень упрямая. Но Мирек любит меня такой, какая я есть, и во всем поддерживает.
Тогда, в полумраке приемной, я тоже ждала его поддержки, хоть и пыталась стоять на своем. Мужество начинало мне изменять.
– Надо как можно скорее сделать МРТ вашего мозга, – сказал доктор Шморгун.
– Но завтра утром я улетаю! У меня же билеты на самолет! Я председатель конференции. Я не могу не поехать! – слова лились из меня рекой. – Я должна там быть, мне нужно покататься на лыжах. Без меня не будет никакой конференции. Я незаменима! – снова и снова повторяла я как ребенок, который пытается уговорить родителей разрешить ему лечь попозже.
Доктор, обычно человек мягкий, в этот раз оказался непреклонен: «Я не могу разрешить вам ехать, пока мы не разберемся с этим. Возможно, в вашем состоянии путешествовать небезопасно. Необходимо срочно сделать МРТ. Нужно найти место, где вам смогут провести обследование завтра утром». Мирек был с ним заодно.
Я спорила с ними около часа – если мне чего-то хочется, то я так просто не сдаюсь. Но уговорить их не удалось, и мне пришлось отступить. «Ладно, – сказала я себе, – сделаю МРТ и полечу на день позже, чтоб им было спокойнее».
Мы с Миреком возвращались домой на разных машинах. Я ехала следом за ним – из-за частичной потери зрения ехать в темноте по петляющей зимней дороге было очень сложно. Как я ни старалась, мне не удавалось держаться посередине полосы.
Из дома я позвонила в авиакомпанию и перенесла рейс на день. Потом позвонила Витеку и попросила его все равно ехать в Биг-Скай, предупредив, что присоединюсь позже. Следующий день, 23 января, был его днем рождения, и я ужасно расстроилась, что меня не будет рядом. Потом я связалась с друзьями, которые тоже ехали на конференцию. «Ты не поверишь, что со мной произошло!» – рассказывала я бодрым голосом. «У меня что-то со зрением. Пойду обследование – и сразу к вам, задержусь всего на день», – заверяла я коллег, пытаясь скрыть страх.
На следующий день рано утром мы поехали в ближайший центр томографии. Я настояла на том, что буду, как обычно, вести машину, – мне хотелось, чтобы все было как обычно. Я еле ехала, виляя между полосами, но на предложения Мирека поменяться местами нервно огрызалась: «Все в порядке! Отстань!»
Каким-то чудом мы добрались до центра томографии, не попав в аварию. Там меня отметили в регистратуре, и только тогда я наконец осознала, что мой мозг сейчас будут проверять на наличие опухолей.
Пока я готовилась к МРТ, меня тошнило от страха. На выходе мы должны были получить детальное изображение моего мозга, которое, возможно, покажет нечто ужасное. Медсестра поставила мне капельницу для внутривенного ввода контрастного вещества, которая вместе с кровью попадет в мозговую ткань. МРТ использует компьютеризированную систему для создания изображений мозга, на которых врачи могут распознать опухоли, инсульты и повреждения нервов, незаметные на УЗИ, рентгеновских и КТ-снимках.
Лаборант задвинул меня в тесную трубу аппарата и включил шумный магнит. После того, как я час пролежала неподвижно, снимок наконец-то был готов и я могла идти. Обратно машину вел Мирек. Я ужасно устала от самой процедуры и измучилась от страха и переживаний за результаты.
Когда мы вернулись домой, было еще утро. Мой самолет вылетал днем. Я распаковала и заново собрала чемодан, положив теплые перчатки и крем от солнца, который чуть было не забыла. Я надеялась, что доктор вскоре позвонит и сообщит единственно возможную новость – это не опухоль.
Но случилось невозможное.
Около одиннадцати зазвонил телефон. Я взяла трубку и присела на стул. Мирек прибежал ко мне на кухню.
«Мне так жаль, – сказал доктор Шморгун, – не знаю даже, как сказать вам об этом». Его голос дрогнул. «На снимке видны три опухоли, – продолжил он после паузы. – Вам нужно прямо сейчас ехать в отделение экстренной помощи. Одна из опухолей кровоточит, так что, скорее всего, это меланома – метастазы от меланомы в мозг имеют большую тенденцию кровоточить. Это может быть очень опасно».
Мирек по моему лицу понял, что наш мир начал рушиться.
Я подумала о погоде.
В пригороде Вашингтона ясно и солнечно. Сегодня вечером и завтра обещали метель. И в Монтане тоже по прогнозу снег.
Я попыталась встать со стула, но не смогла пошевелиться.
Я скоро умру.
На секунду эта мысль охватила меня целиком. Но я отмахнулась от нее, собрав волю в кулак, и начала действовать. В непредвиденных обстоятельствах я всегда выстраиваю разумный план действий и пытаюсь максимально контролировать ситуацию.
Попрощавшись с доктором, я сразу же позвонила сыну: «Витек, я не смогу прилететь в Биг-Скай. У меня опухоли в мозге. Мне так жаль. У тебя день рождения, а я не смогу приехать». Он, конечно же, был в шоке, а я почувствовала себя плохой матерью из-за того, что причиняю семье столько боли. Я позвонила Касе в Нью-Хейвен и своей сестре Марии в Бостон. Обе были потрясены. Я связалась с коллегами и предложила им попросить предыдущего президента заменить меня на конференции и прочитать мою речь, которую я готова прислать по электронной почте. Их тоже ошеломили мои новости.
Ради себя самой и своей семьи я решила сосредоточиться на поиске оптимального варианта лечения: лучше думать о том, как побороть опухоли, чем представлять, как они разбухают внутри головы.
Я позвонила Клодин Айзекс, онкологу из больницы Джорджтаунского университета, у которой я лечилась от рака груди. «У меня беда – нашли опухоли в мозге. Возможно, это метастазы рака груди. Но одна из опухолей кровоточит, поэтому мой семейный врач предположил, что это меланома. Куда мне обратиться?» – спросила я.
По голосу было слышно, что она потрясена. Доктор посоветовала мне немедленно ехать в отделение неотложной помощи в Джорджтаун и найти доктора Майкла Аткинса – по ее словам, выдающегося специалиста по меланоме. Она сказала, что встретит меня в больнице.
