Из угла в коридоре на меня смотрели блестящие, готовые к поездке лыжи марки Rossignol, которые я купила в прошлом году. Они реагировали на малейшее движение ног, пальцев, а иногда, такое впечатление, читали мои мысли. В них мне казалось, что я лечу сквозь снег, легко и изящно. Но мне нужно было в больницу, и про лыжи пришлось забыть.
Оказаться в отделении экстренной помощи в пятницу днем накануне метели – не самый лучший вариант развития событий. Давление у меня подскочило до небес, то ли от волнения, то ли из-за кровотечения в опухоли. Медсестры дали мне стероиды, чтобы предотвратить отек мозга из-за раздражения тканей, которое могло вызвать это кровотечение. Несколько часов я пролежала на кушетке за легкой занавеской. Вокруг нас с Миреком слышались быстрые шаги, крики и плач – все те звуки, которые сопровождают человеческое горе и борьбу за жизнь. Ужасно было снова оказаться в этом мире всего три года спустя после операции, связанной с раком кожи.
Врачи входили и уходили, задавали одни и те же вопросы, и я снова и снова повторяла: «Я ничего не вижу в нижнем правом углу. На МРТ-снимке видны опухоли, одна из них кровоточит. Раньше у меня были рак груди и меланома».
Оказалось, что доктор Аткинс в тот день не работал. Но доктор Айзекс зашла меня поддержать. После ее ухода в палате снова появились врачи. Зашел нейрохирург и посоветовал отказаться от операции, которая могла быть слишком опасной, в пользу лучевой терапии. Радиоонколог тоже приходил и согласился с коллегой. Но никаких решений никто так и не принял. Время шло.
Мария несколько раз звонила из Бостона. Она физик-дозиметрист и возглавляет отделение лучевой терапии в Brigham and Women's Hospital – больнице Бригама Гарвардской медицинской школы.
«Приезжай в Бригам, – уговаривала меня сестра, – здесь лучшие врачи. Я поговорила с радиоонкологом доктором Айзером. Он сказал, что сначала нужно сделать операцию, а потом пройти курс лучевой терапии».
Но как мне туда попасть? Я лежала в отделении экстренной помощи с кровоточащей опухолью в голове. Несмотря на то, что я изучала мозг много лет, я не невролог и вообще не врач. Я слабо себе представляла, что могло со мной произойти. Опухоль лопнет и зальет весь мозг кровью? Но ведь это убьет меня? Лучше тогда оставаться здесь. Но Мария хотела, чтобы меня осмотрели доктора, которым она доверяет. Что же мне было делать?
Вскоре после восьми вечера шторки раздвинулись и вошли Витек и Шайенн. Они отменили поездку в Монтану и приехали из Питтсбурга. Как же я рада была их видеть! Несмотря на страх и отчаяние, я была в восторге от того, что они рядом. А следом за ними появилась и Кася. Она села на скорый поезд в Нью-Хейвене и успела как раз до пурги. Мы с Миреком были счастливы, что все члены нашей семьи собрались вместе, что мы видим их, вдыхаем их запах, можем обнять и поцеловать каждого. Кася очень устала – всего несколько часов назад она сама принимала пациентов. Она прилегла рядом со мной на кушетку, и мы крепко прижались друг к дружке, как когда-то, когда она была маленькой. Витек и Шайенн принесли суши из больничного кафе, и мы закатили пир прямо на кровати, среди подключенных ко мне капельниц и скомканных простыней. Вокруг по-прежнему слышались пугающие больничные звуки, но теперь мы были вместе. Я и моя семья.
В полночь они ушли, и я осталась одна. Вокруг пищали приборы, то и дело слышались пугающие звуки – кто-то еще отчаянно нуждался в помощи. Время от времени ко мне заглядывали медсестры, и я просила их поискать для меня место потише. В три часа ночи они перевели меня в палату, где лежала страдающая от болей пожилая женщина, окруженная всей своей большой семьей.
Утром Мирек с детьми вернулись, и мы продолжали ждать. В субботу больница была переполнена. Никто меня не осматривал. Ничего не происходило. К полудню мы решили, что нужно ехать в Бригам в Бостоне. Но сделать это оказалось не так-то просто. Врач отказался меня выписывать, а медсестра сказала, что страховка не покроет мое пребывание в отделении экстренной помощи, если я покину его вопреки рекомендациям.
«Я боюсь уезжать без их согласия, – сказала я Касе. – Что, если кровотечение в опухоли усилится? А если страховка не покроет все это, нам придется заплатить кучу денег!»
Но Кася нашла в интернете билль о правах пациента и правила страхования, которые противоречили словам медсестры. «Она не права. Мы уезжаем, мам», – сказала она.
На следующий день, в воскресенье, 25 января, с утра пораньше мы отправились в Бостон. Перед отъездом к нам успела забежать моя подруга Джания, парикмахер, чтобы подстричь меня. Я позвонила ей на рассвете, рассказав обо всем, и уже в семь утра она примчалась прямо в пижаме, чтобы сделать мне короткую стрижку на случай, если дело дойдет до операции.
«Так шрамы быстрей заживут», – объяснила я.
Мы с Миреком загрузили в нашу «Тойоту RAV4» кроссовки и шоссейные велосипеды, которые можно было поставить у сестры в подвале и использовать как велотренажеры. Мы решили, что не будем прекращать тренировки, что бы ни случилось. Я еще и лыжи прихватила. На всякий случай.
Мы с Миреком и Касей ехали по зимней дороге, падал легкий снежок, Витек и Шайенн двигались следом на своей машине. Мы миновали стройку, где скоро должен был открыться супермаркет Giant – вот уже несколько месяцев я ждала этого с нетерпением. Наконец-то в нашем районе появится нормальный продуктовый магазин, и нам больше не придется наматывать километры в пробках лишь для того, чтобы сделать покупки.
Доживу ли я до открытия?
Мне захотелось поговорить, спланировать будущее своей семьи. Я была уверена, что умру. Не прямо сейчас, но очень скоро – через пару дней или недель. Разумеется, я уже прочитала про похожие случаи в интернете. Прогнозы по метастазам меланомы в мозге были просто ужасными, особенно для пациентов старше шестидесяти и если опухолей больше трех
[15]. У меня нашли три опухоли, и мне было шестьдесят три. Мне оставалось от четырех до семи месяцев. К маю, в лучшем случае к августу меня уже не станет. Я не доживу до шестидесяти четырех.
За рулем был Мирек, а я сидела рядом и не могла перестать думать о том, что ждет мою семью. Нужно написать завещание и создать семейный трастовый фонд, чтобы им было легче после моей смерти. Я хотела разделить свое имущество между ними поровну, без споров, юристов и прочих сложностей.
– Миреку придется продать дом и переехать поближе к кому-то из вас, а может, к моей сестре, – сказала я Касе, которая сидела на заднем сиденье.
– Прекрати, мам. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Например, как мы поедем все вместе кататься на лыжах. Тебе точно понравится.
Видя, что мои мрачные приготовления причиняют им боль, я перестала обсуждать их вслух. Но про себя продолжила: «Мирек не должен оставаться один. Ему будет очень сложно жить там, где все по-прежнему, но уже нет меня. Как бы я сама пережила его уход? Каким одиноким он себя почувствует, когда вернется в наш темный дом и моя одежда, сережки и другие вещи будут лежать точно так, как я их и оставила. А меня уже не будет».
