Изменения в поведении не наводили близких на мысль о том, что мой мозг серьезно пострадал. В том числе и потому, что я не делилась с ними всем, с чем сталкивалась. Я даже не рассказала, как поцарапала машину. Перепады настроения легко объяснялись стрессом, вызванным страшным диагнозом, тяжелым лечением, переживаниями за семью и работу.
Но, несмотря ни на что, мой мозг продолжал неплохо справляться. Это было невероятно, особенно в свете того, что на самом деле в нем происходило и о чем моим близким, врачам и мне самой вскоре предстояло узнать.
7
В аду
Я умираю от головной боли.
Тупая и пульсирующая, она вскоре охватила не только голову, но и всю меня целиком. Часы в спальне показывали, что впереди еще полночи. Я лежала в кровати и не могла уснуть.
Я чувствовала, что где-то внутри тела зарождается буря. И вот внезапно ударила молния: желудок скрутило, накатила тошнота. Я вскочила с кровати, метнулась в ванную и склонилась над унитазом в приступе жесточайшей рвоты. Голова взорвалась страшной болью – казалось, череп вот-вот расколется на две половинки, но постепенно она отступила. Мне стало лучше, но я ощущала такую слабость, что не могла встать. Стояла на коленях перед унитазом и смотрела на странные кусочки пластика, плавающие в воде.
Я была в ужасе. Неужели меня только что вырвало таким количеством пластика?
Зачем они добавили в пиццу пластик? Это же яд. Они травят нас!
Накануне вечером, 16 июня, мы отмечали мою последнюю капельницу – я добежала до финишной черты, которую поклялась пересечь. Я ликовала, но вместе с тем чувствовала жуткую усталость, будто только что сдала выпускные экзамены лучше всех в классе или пробежала марафон. С иммунотерапией было покончено! Я смогла пережить эти три месяца, выдержав все побочные эффекты лечения – зудящую сыпь, проблемы с желудочно-кишечным трактом и щитовидной железой. В последний раз я провела в больнице больше шести часов – дольше, чем раньше. Пришлось ждать результатов анализа крови, потом врача и самих препаратов. Наконец прозрачные пластиковые пакеты доставили из аптеки, и лекарство потекло в мои вены – медленно, капля за каплей. После всего этого мы с Миреком были так вымотаны, что и думать не хотели о том, чтобы самим готовить ужин. Поэтому на обратном пути сделали то, что делаем очень редко, – остановились и купили пиццу навынос в местном ресторане.
Мы не очень любим ходить в рестораны или заказывать готовую еду – предпочитаем то, что готовлю я сама. А готовить я обожаю. Когда мы приехали в Америку, я ухватилась за возможности, которые предлагало немыслимое прежде разнообразие продуктов, и старалась готовить как можно чаще. Все эти годы я готовила для нас вне зависимости от того, каким был день, даже когда проходила химиотерапию или восстанавливалась после мастэктомии и операции на мозге. После каждого марафона или соревнования по триатлону я возвращалась уставшей, но сияющей от радости и занималась ужином. Обычно я готовлю что-то простое и полезное: пасту с жареными овощами и пармезаном, запеченную рыбу с картошкой и салатом из рукколы, острую курицу с чили, зеленым горошком, помидорами и луком. Мы с Миреком любим посидеть в просторной столовой с видом на лес, выпить по бокалу вина – или, что чаще, бутылочку на двоих. Мы рассказываем друг другу, как прошел день, отдыхаем после велосипедной прогулки, обсуждаем то, что рассказали Кася с Витеком или Мария. Ужинаем мы как минимум часа два – и это время принадлежит только нам, мы можем расслабиться и побыть вдвоем. А после ужина пьем крепкий горячий чай.
Глядя на кусочки пластика, плавающие в унитазе, я пожалела, что накануне мы отказались от своей традиции.
В ресторане в пиццу напихали пластик! Обрывки пластиковых пакетов! Чтобы пицца казалась больше и можно было содрать побольше денег! Я должна была догадаться! Сыр был такой белый и сморщенный, он выглядел подозрительно, еда вообще не может быть такой. И на вкус это было не похоже на настоящую хрустящую пиццу. Тесто внизу было какое-то мокрое. А сверху – прилипающий к зубам несъедобный пластик!
Меня разрывало от злости. Нас отравили!
– Мирек! Вставай! – влетела я в спальню. – Пицца! Она отравлена! Ее сделали из пластика!
Он сел в кровати и попытался успокоить меня.
– Это не яд, – мягко возразил он. – Пицца была не такая уж вкусная, но в ней не было пластика или еще чего-то такого.
– Нет, послушай, – я стояла на своем. – Меня только что вырвало ею. Пицца была пластиковая! Я видела, как он плавает в унитазе. Сыр был из пластика и тесто тоже!
– Но меня же не тошнит, – успокаивал меня Мирек. – Ты не думаешь, что это реакция на вчерашнюю капельницу?
– Ты что, мне не веришь? – завелась я еще больше. – Я видела его. Пластик. Они травят нас!
Он ласково похлопал меня по спине и предложил принести стакан воды.
– Ложись и постарайся заснуть. Тебе сразу станет лучше, – уговаривал он.
Я заявила, что мы никогда больше не пойдем в этот ресторан. Мирек согласился. Он заснул, а я продолжала лежать рядом, снедаемая злобой и подозрениями.
Почему Мирек не замечает, что происходит? Почему он защищает эту пиццерию?
Утром я позвонила Касе и рассказала, что в ближайшей пиццерии нас пытались отравить пластиком.
– Мам, – осторожно сказала она, – думаю, тебе нужно позвонить доктору Аткинсу или кому-то из его медсестер. Пожалуйста, свяжись с ними.
Я услышала тревогу в ее голосе.
– Дело не во мне! А в пиццерии!
Почему Кася мне не верит?
– Мам, позвони им, пожалуйста, – настаивала она.
– Нет, не стоит, я в порядке. Просто пицца была отвратительная, все дело в ней. Неважно, забудь. Все это уже в прошлом.
В среду и в четверг я сама ездила в офис, и рабочие дни в Банке мозга прошли без происшествий. В четверг после работы я пошла в бассейн, а потом за продуктами. Вернувшись домой с покупками, сказала Миреку, что чувствую себя отлично. Но после ужина, когда села за компьютер и попыталась продолжить записывать свои воспоминания, Мирек обратил внимание, что мне тяжело печатать, причем я сама не замечаю, с каким трудом мне это дается, не вижу чудовищных опечаток. Он ничего не сказал, но поднялся наверх и позвонил Касе. Они обсудили случай с пиццей и жуткую головную боль, которая была у меня накануне. Мое поведение очень их беспокоило.
На следующее утро, в пятницу, мне позвонила Кася.
– Я думаю, что тебе все-таки нужно связаться с доктором Аткинсом, – сказала она. – Я пришлю тебе черновик письма, а ты сможешь переслать его медсестрам.
Через пару минут я получила письмо, которое Кася написала за меня:
Дочь считает, что нужно обсудить с вами некоторые моменты, хотя я чувствую себя хорошо. Ее беспокоит, что мне стало труднее водить машину, я забываю некоторые вещи и могу пропустить поворот. Наверное, сказываются стресс и подавленное настроение, но, возможно, причина в другом. Учитывая длительные головные боли, особенно ту, которая была у меня вчера, она полагает, что поврежденные области моего мозга могли распухнуть или воспалиться. Не могли бы вы передать это доктору Аткинсу и узнать, что он думает? Большое спасибо.
