Эти слова я никогда не забуду, и убаюкивающее движение поезда вернуло меня в август прошлого года. Древняя история. Тогда я еще не устал. Пока нет.
Обшарпанное здание с вывеской Департамента по делам семьи и детей возвышалось на другой стороне улицы. Небо было затянуто облаками, холодный ветер пронизывал меня до костей, пока я крепче прижимал сверток к себе. Казалось, что лето закончилось, и зима вот-вот должна вступить в свои права.
– Скажи мне еще раз, что произойдет, когда я отдам ее? – спросил я.
Джексон искоса посмотрел на меня.
– Они попытаются разыскать Молли.
– Я пробовал. Безуспешно.
– Тогда ребенок попадет в приемную семью.
– В приемную семью…
Я опустил взгляд на спящего младенца в своих руках, укутанного в одеяло. Мои руки устали. Оливия была крошечной, но держать ее весь путь на поезде, а потом нести три квартала на руках оказалось тяжелее, чем любая тренировка в спортзале Гастингса. Я бы взял «Убер», но у меня не было автокресла.
У меня ничего не было.
– Это лучший вариант, – в сотый раз повторил Джексон за прошедшие шесть дней после вечеринки.
– Ага, – буркнул я. – Лучший.
Он одарил меня тусклой, сочувствующей версией своей ослепительной улыбки.
– Пошли давай. Зеленый свет.
Он подтолкнул меня рукой, но я не сдвинулся с места. Ноги словно приклеились к земле.
Я окинул взглядом оживленную городскую улицу. Ветер завывал между цементных зданий, которые возвышались над нами: холодные, ровные и серые. Я попытался представить, как захожу в Департамент и передаю ребенка какому-то незнакомцу. Это было бы так просто. Она уже несла на себе тяжелый груз прожитых лет, и все, что мне нужно было сделать, это отдать ее и уйти.
Но Оливия прильнула к моим рукам, ко мне.
– Я не могу.
Улыбка на лице друга стала жесткой, а затем и вовсе исчезла.
– Господи, Сойер.
– Молли доверила ее мне, Джекс. Оливия моя.
Он стоял, уставившись на меня. Потом покачал головой и развернулся на углу улицы, раскинув руки.
– Я знал это! Дайте мне приз, друзья, я, черт побери, знал это!
Остановившись, он повернулся лицом ко мне.
– Я знал это шесть дней назад. После вечеринки. Все ушли, а ты сидел на диване среди пивных банок и пластиковых стаканов и кормил ее из бутылочки, будто в этом мире больше никого нет. Так что ты собираешься делать? Воспитывать ее? Ты собираешься вырастить ребенка, Сойер?
– Я не знаю, что делаю, Джексон, – ответил я. – Но это кажется неправильным. Находиться здесь чертовски неправильно.
Джексон сжал губы.
– Ты оставишь ее? Как? На какие деньги?
– Моя стипендия…
– Ее хватает только на оплату учебы и аренды за квартиру, – закончил за меня Джексон. – Ее недостаточно для заботы о ребенке. А это дерьмо стоит дорого.
– Я разберусь с этим. Найду работу.
– Ты собираешься испоганить свою жизнь. Ради чего?
– Ради чего? Ради нее, – огрызнулся я, указав на ребенка.
– Она не…
– Заткнись, Джекс, – жестко ответил я. – Молли бросила ее, а через год и суд это докажет. Я все проверил. Я смогу вписать свое имя в ее свидетельство о рождении. Молли должна была это сделать, но через год это не будет иметь никакого значения.
Джексон не отрывал от меня взгляда.
– Ты должен закончить учебу, Сойер, сдать экзамен – с первого раза – иначе что случится с твоей работой на судью Миллера? Можешь попрощаться с ней. Ты потеряешь шанс на эту должность и на все, ради чего столько трудился.
Я скрипнул зубами. Он и в этом был прав. Я так четко и конкретно расписал каждую ступень своей жизни. Закончить Гастингс, сдать экзамен, получить должность помощника у судьи Миллера, начать карьеру в уголовном отделе и, возможно, баллотироваться на пост окружного прокурора. Кто знал, где я мог оказаться дальше? Я взглянул на Оливию, осознав, насколько сильно мне всего этого хотелось.
Но я хотел и быть рядом с ней.
Более того, все мои поставленные цели будут разбиты в пух и прах, если тайна ее жизни будет преследовать меня на каждом шагу.
Джексон прочел все это в моих глазах. И провел рукой по своим коротко стриженным волосам.
– Сойер, я люблю тебя и понимаю, почему ты считаешь это правильным выбором. Но каким бы тяжелым тебе все это ни казалось… Будет в миллион раз сложнее.
– Я знаю.
– Нет, ты думаешь, что знаешь. Моей матери приходилось работать на трех работах, по одной на каждого ребенка. Три работы, чтобы прокормить семью и обеспечить крышу над головой, не говоря уже о какой-то там юридической школе.
– Но она сделала это, и сейчас ее младший сын оканчивает юридический, – ответил я. – Она гордится тобой. Мне хотелось бы думать, что и моя мама гордилась бы мной.
– Определенно, чувак, – тихо согласился он. – Уверен в этом.
Я стиснул зубы, чтобы хоть как-то заглушить старую боль, запертую глубоко внутри. Пьяный водитель убил мою мать, когда мне было восемь. Если бы мне платили каждый раз, когда я думал, что она гордилась бы мной, этого хватило бы, чтобы покрыть обучение в Гастингсе.
Джексон вздохнул и покачал головой.
– Не знаю, с чего начать.
– Оливия моя, – сообщил я. – Это все, что я знаю. И на мне лежит ответственность за нее.
Выражение лица Джексона немного смягчилось, и слабая улыбка тронула уголки его губ.
– Должно быть, я оказался в Зазеркалье.
– Я с тобой. – С души словно свалился тяжелый камень, и волна незнакомых, сильных эмоций буквально поглотила меня.
Моя дочь.
– Так ты собираешься мне помогать или как? – хрипло спросил я. – Кое-кто только что рассказывал мне о тяжелой доле родителя-одиночки.
– Опять твоя исключительная память, – улыбнулся Джексон, но улыбка быстро сошла на нет. – Тебе придется съехать, ты же понимаешь, да? Ребята не собираются вступать в сообщество «Трое мужчин и младенец». Кевин уже паникует, что мы теряем репутацию.
