* * *
В сентябре, когда Аиша пошла в школу, Амин решил приобрести зерноуборочный комбайн. Он так потратился на ферму, на детей, на обстановку для дома, что ему едва хватило средств на услуги плутоватого торговца металлоломом, и тот посулил ему потрясающую машину прямиком с американского завода. Амин прервал поток его красноречия, резко отмахнувшись. Он не желал слушать словесные излияния пройдохи, к тому же мог себе позволить только этот и никакой другой агрегат. Целыми днями Амин работал на комбайне, не доверяя его никому. «Они его сломают», – объяснял он Матильде, обеспокоенной тем, что муж до крайности исхудал. Его лицо осунулось от усталости и жары, кожа стала почти черной, как у африканских стрелков. Он работал без продыху, следил за каждым движением работников. До темноты наблюдал за загрузкой мешков, и случалось, засыпал прямо за рулем автомобиля, слишком утомившись, чтобы добраться до дома.
Несколько месяцев Амин не спал в супружеской постели. Ел на кухне стоя и пытался разговаривать с Матильдой, но сыпал словами, которых она не понимала. Вид у него был совершенно безумный, он смотрел на нее выпученными, красными от кровяной сетки глазами. Вероятно, он хотел что-то ей объяснить, но вместо этого только резко взмахивал рукой, словно бросая мяч или замахиваясь на кого-то ножом. Он не решался ни с кем поделиться своими тревогами, и оттого они мучили его еще больше. Если бы он признал свое поражение, это его убило бы. Дело было не в технике, не в климате и даже не в невежестве его работников. Его отец совершил ошибку, и эта мысль терзала Амина. Эта земля ни на что не годилась. Плодородным был только тонюсенький слой почвы, а под ним залегал туф, серая и пустая горная порода, и об этот туф раз за разом разбивались его амбиции.
Иногда он чувствовал себя до такой степени раздавленным усталостью и заботами, что ему хотелось лечь на землю, свернуться калачиком и проспать несколько недель кряду. Он готов был расплакаться, как перевозбужденный, утомленный играми ребенок, ему казалось, что слезы ослабят тиски, сдавившие ему грудь. Солнце и бессонница уже почти свели его с ума. Его душа пребывала во власти мрака, в котором смешались воспоминания о войне и картины надвигающейся нищеты. Амин помнил времена великого голода. Ему было лет десять – двенадцать, когда с юга в их край потянулись целые семьи вместе с домашним скотом, все тощие, истощенные до такой степени, что не могли даже говорить. Головы у этих людей были изъедены паршой, они шли в большие города – может, там услышат их немую мольбу – и хоронили детей на обочинах дорог. Амину казалось, что весь мир страдает, что толпы голодающих до сих пор идут за ним по пятам и сам он скоро к ним присоединится. Этот кошмар постоянно преследовал его.
* * *
Тем не менее Амин не сдавался. Под влиянием одной статьи он решил заняться разведением коров. Однажды, когда Матильда ехала из школы, она заметила Амина на обочине, в двух километрах от фермы. Он шел рядом с тощим мужчиной в грязной джеллабе и грубых сандалиях, в кровь натиравших ноги. Амин улыбался, а мужчина хлопал его по плечу. Со стороны они выглядели как старые знакомые. Матильда остановила машину. Вышла, разгладила ладонями юбку и направилась к ним. Амин, казалось, смутился, но представил их друг другу. Мужчину звали Бушаиб, и Амин только что заключил с ним сделку, которой очень гордился. На те небольшие средства, что у них еще остались, он намеревался приобрести четыре-пять быков, которых Бушаиб отгонит на пастбища в Атласские горы, чтобы хорошенько там откормить. Потом они продадут быков, а выручку поделят.
Матильда пристально разглядывала Бушаиба. Ей не понравился его сдавленный смех, напоминающий приступы кашля, когда у человека першит в горле. Его манера тереть лицо длинными грязными пальцами произвела на нее ужасное впечатление. Ни разу он не посмотрел ей прямо в глаза, но она знала, что дело тут не в том, что она женщина, и не в том, что она иностранка. Матильда не сомневалась, что этот человек собирается их обмануть. В тот же вечер она сказала об этом Амину. Подождала, пока дети уснут и муж откинется на спинку кресла. Она попыталась уговорить его не связываться с этим типом. Ей было немного стыдно за свои шаткие доводы, стыдно говорить об интуиции, дурных предчувствиях, отталкивающем облике крестьянина. Амин вспылил:
– Ты так говоришь, потому что кожа у него темная, потому что он деревенщина, живет в горах и не умеет вести себя, как горожанин! Ты ничего не знаешь об этих людях. Тебе их не понять.
На следующий день Амин и Бушаиб отправились на скотный рынок. Он располагался у одной из дорог, между развалинами стены, когда-то защищавшей город от набегов кочевых племен, и деревьями, под которыми горцы расстелили свои ковры. Стояла убийственная жара, Амина мутило от густого запаха скота, испражнений животных и людского пота. Несколько раз он прикрывал нос рукавом, боясь, что его стошнит или ему станет плохо. Худые покорные создания стояли, склонив головы к земле. Казалось, ослы и козы прекрасно понимают, что никому нет дела до того, что они чувствуют. Они равнодушно жевали редкие стебли одуванчиков, пожелтевшую траву, пучки дикой мальвы. Они спокойно и смиренно ожидали, когда перейдут от одного мучителя к другому. Крестьяне суетились. Они выкликали вес, цену, возраст животных, сообщали, к чему оно пригодно. В этом бесплодном засушливом крае каждый бился за право сеять, собирать урожай, разводить скот. Амин перешагнул через валявшиеся на земле большие мешки с джутом, стараясь не наступить на лепешки навоза, подсыхавшие на солнце, и направился прямиком к западной части рынка, где размещалось стадо быков.
Он поздоровался с хозяином, лысым стариком в белой чалме, и почти сразу – по мнению Бушаиба, слишком нелюбезно – оборвал его витиеватые пожелания удачи и благополучия. Амин по-ученому заговорил о животных. Стал задавать слишком сложные для старика вопросы. Он хотел ясно и определенно дать понять, что они люди не одного круга. Крестьянин обиделся и принялся жевать стебелек желтого колокольчика, так же громко шлепая губами, как быки, которых он продавал. Бушаиб взял дело в свои руки. Он совал пальцы в ноздри животных, обеими руками ощупывал круп. Похлопывая хозяина по плечу, расспрашивал о количестве спермы и навоза, нахваливал ухоженный вид скота. Амин отступил на несколько шагов, ему стоило большого труда скрывать гнев и нетерпение. Торг длился не один час. Бушаиб с крестьянином говорили ни о чем. Назначали сумму, приходили к соглашению, потом передумывали, тогда Бушаиб угрожал уйти, и они надолго замолкали. Амин прекрасно знал, что здесь дела так и делаются, это что-то вроде игры или ритуала, однако он несколько раз едва не закричал, чтобы положить конец этой дурацкой церемонии. День склонялся к закату. Солнце постепенно исчезало за зубцами Атласского хребта, по рынку стал гулять холодный ветер. Они ударили по рукам с хозяином, тот передал им с рук на руки четырех отменно здоровых быков.
Собираясь расстаться со своим партнером и отправиться к себе в горную деревушку, Бушаиб сделался обходительным. Отметил умение Амина достойно держаться и вести переговоры. Произнес длинную речь о честности горных племен, о том, как твердо они держат данное слово. Нелестно отозвался о французах, этих придирах, вечно всех во всем подозревающих. Амин подумал о Матильде и согласно кивнул. За этот долгий день он совершенно вымотался и мечтал только о том, чтобы поскорее вернуться домой и побыть с детьми.
