* * *
В конце марта на Мекнес обрушилась волна холода, и в колодце во внутреннем дворике замерзла вода. Муилала заболела, много дней не вставала с постели, и ее исхудавшее лицо выглядывало из-под толстых одеял, которыми накрыла ее Ясмин. Матильда часто заезжала ее навестить и ухаживала за ней, хотя Муилала противилась ее заботам и отказывалась принимать лекарства. С ней приходилось возиться, как с испуганным капризным ребенком. Муилала выздоровела, но когда она встала с постели и, надев халат, привезенный Матильдой, добралась до кухни, то поняла: что-то не так. Поначалу не поняла, что вызвало у нее панику, ощущение, будто она стала чужой в собственном доме. Она прошла по коридору, оттолкнув Ясмин, поднялась и спустилась по лестницам, хотя ноги ее плохо слушались. Она высунулась в окно, оглядела улицу, показавшуюся ей тусклой, как будто чего-то на ней не хватало. Разве за несколько дней, что она болела, мир мог так сильно измениться? Она решила, что сошла с ума, что теперь она, как и ее сын Джалил, одержима демонами. Она вспомнила давние истории о своих предках, которые разгуливали по улицам полуголыми и рассказывали что-то о призраках. Теперь вот и на нее пало семейное проклятие, и рассудок медленно ее покидает. Ее охватил страх, и чтобы успокоиться, она стала делать то, что делала каждый день. Села за кухонный стол, взяла пучок кориандра и принялась мелко-мелко его резать. Поднесла ко рту, потом к носу скрюченные пальцы, облепленные зеленью, размазала сочную массу по лицу и расплакалась. Она, словно обезумев, засовывала пальцы в ноздри, с силой терла глаза. Но ничего не чувствовала. Необъяснимые злые чары недуга лишили ее обоняния.
Потому она и не чувствовала, что от одежды ее дочери пахнет табачным дымом и цементной пылью. Не ощущала и исходившего от сорочек Сельмы аромата дешевых духов, купленных в старом городе на украденные из дома деньги. Не улавливала она и того, что к этому приторно-сладкому запаху примешивается другой – свежий цитрусовый шлейф одеколона из тех, что были в моде у европейцев: они брызгали им на шею и под мышки. Сельма возвращалась вечером, раскрасневшаяся, со спутанными волосами, и от ее губ исходил запах другого человека. Она весело напевала во внутреннем дворе, ее глаза блестели, когда она говорила с матерью и крепко ее обнимала, повторяя:
– Мама, как я тебя люблю!
Однажды вечером Матильда поджидала Амина у дверей.
– Сегодня я была в городе, – произнесла она. – Заходила к твоей матери.
Муилала странно вела себя с Аишей. Когда девочка наклонилась и хотела поцеловать руку бабушки, старуха закричала.
– Она заявила, что Аиша хочет ее укусить. Всхлипывала и прижимала руку к животу. Она была по-настоящему напугана, понимаешь?
Да, Амин понимал. Он заметил, что мать сильно исхудала, что у нее отрешенный взгляд и порой случаются провалы в памяти. Она перестала красить волосы хной и выходила из комнаты, не прикрыв платком седую голову. Матильда могла бы поклясться, что когда она приехала навестить свекровь, та не узнала ее. Старуха несколько секунд пристально рассматривала ее пустыми глазами, высунув язык, потом, судя по всему, расслабилась. Она не назвала невестку по имени – она никогда ее по имени не называла, – но улыбнулась и положила ей руку на плечо. Муилала часами сидела у кухонного стола, вяло водя руками перед корзинкой с овощами. Когда к ней возвращался рассудок, она вставала, начинала готовить еду, но вкус у ее блюд был уже не тот, что прежде. Она забывала что-нибудь добавить или засыпала, и дно тажина подгорало. Она, всегда такая молчаливая и строгая, теперь целыми днями распевала детские песенки и хохотала над ними до упаду. Она кружилась и, задрав полы кафтана, показывала Ясмин язык и дразнила ее.
– Нельзя ее так оставлять, – заключила Матильда.
Амин снял сапоги, положил куртку на стул у входа и замер, не говоря ни слова.
– Надо забрать ее к нам. И Сельму тоже, – проговорила Матильда.
Жена стояла, уперев руки в бока, и ласково смотрела на Амина. Он бросил на нее пылкий взгляд, что ее удивило, она кокетливым движением поправила волосы и развязала туго затянутый на поясе фартук. В тот момент он пожалел, что не умеет красиво говорить. Есть же мужчины, у которых голова не забита делами и имеется свободное время, чтобы высказать то, что у них на душе, но он не из их числа. Он долго смотрел на жену и думал, что теперь она здесь своя, что она так же страдает, как он, и так же трудится до седьмого пота, а он даже не может ее за это отблагодарить.
– Да, ты права. У меня все равно душа не на месте, оттого что они там, в медине, без мужской защиты, – отозвался он, подошел к Матильде, поднялся на цыпочки, она склонилась к нему, и он медленно ее поцеловал.
В начале весны Амин помог матери переехать к ним. Он отправил Джалила к дяде, святому человеку, жившему близ Ифрана и полагавшему, что жизнь в горах пойдет на пользу слабому рассудку племянника. Ясмин, никогда не видевшая снега, вызвалась поехать вместе с Джалилом. Муилалу поселили в самой светлой комнате поблизости от входа. Сельму устроили в комнате Аиши и Селима, а Мурад, раздобыв кирпичей, начал пристраивать к дому новое крыло.
Муилала редко выходила из комнаты. Матильда не раз видела, как она сидит под окном, пристально рассматривая красные плитки на полу. Вся в белом, она покачивала головой, вспоминая в тишине свою жизнь, молчаливую жизнь, где ей запрещалось печалиться. На фоне белой ткани выделялись ее темные морщинистые руки, в которых, казалось, была заключена вся жизнь этой женщины, словно в книге без слов. Селим проводил с ней много времени. Он устраивался на полу, положив голову на колени бабушки и закрыв глаза, а она гладила его спину и затылок. Он соглашался есть только в комнате бабушки, и пришлось смириться с тем, что он нахватался дурных привычек, стал есть руками и громко рыгать. Муилала, на памяти Матильды всегда очень худая, довольствовавшаяся остатками общей трапезы, превратилась в несносную обжору, как часто случается со стариками, находящими в еде одно из последних доступных им удовольствий.
Целыми днями Матильда носилась из школы домой, из кухни в прачечную. Она мыла Муилалу и Селима. Готовила на всех, а сама ела на ходу, в перерыве между другими делами. Утром возвращалась из школы, лечила больных, потом стирала и гладила. Днем отправлялась к поставщикам закупать химикаты и запчасти. Она жила в состоянии вечного беспокойства – за финансы, за здоровье Муилалы и детей. Ее тревожило мрачное настроение Амина, который предупредил ее в день прибытия Сельмы на ферму:
– Она не должна приближаться к работникам, я этого не желаю. Только дом и лицей, ты поняла?
Матильда кивнула, но сердце у нее сжалось от тоски. Когда брата не было дома – а такое случалось почти всегда, – Сельма вела себя дерзко и грубо. На распоряжения Матильды не обращала никакого внимания. Только заявляла в ответ:
– Ты мне не мать.
Матильда боялась, что начнутся мощные мартовские ливни, что пойдет град, который предсказывали рабочие, указывая на желтоватый цвет неба в послеполуденные часы. Она вздрагивала при каждом телефонном звонке, моля бога, чтобы звонили не из банка, не из лицея и не из школы. Часто после обеда ей звонила Коринна и приглашала на чашку чаю, увещевая Матильду:
