— Зачем ее арестовывать, Джейк? — спросил он с каменным лицом. — Она не бродяга.
Руки Рэчел крепче обхватили сына, так что от боли он даже вздрогнул и поморщился. Что это, подумала женщина, какой-то очередной жестокий трюк?
Армстронг выругался. Он был явно не в восторге от того, что кто-то вмешался в его действия.
— Ей негде жить, и у нее нет ни денег, ни работы.
— Она не бродяга, — снова повторил Боннер.
Полицейский переложил наручники из одной руки в другую.
— Гейб, я знаю, ты вырос в Солвейшн, — сказал он, — но когда Дуэйн Сноупс выпотрошил этот город, а заодно и чуть не весь округ, тебя здесь не было. Так что лучше дай мне сделать то, что я считаю нужным.
— Я думал, речь идет не о том, что было в прошлом, а о том, является ли Рэчел бродягой или нет.
— Не лезь в это дело, Гейб.
— У нее есть работа. Она работает у меня.
— С каких это пор?
— Со вчерашнего утра.
Рэчел наблюдала за словесным поединком мужчин, и сердце ее колотилось с такой силой, что, казалось, вот-вот оно выпрыгнет из груди. Вид у Боннера был весьма внушительный, и в конце концов Армстронг отвернулся и, не скрывая недовольства по поводу того, что Гейб помешал ему исполнить свои намерения, снова пристегнул наручники к поясу.
— Я буду присматривать за вами, миссис Сноупс. И мой вам совет: прежде чем что-либо сделать, подумайте как следует. Ваш муж нарушил едва ли не все существующие законы, и ему это сошло с рук, но поверьте, если я уж говорю, что вам такого счастья не обломится, то так и будет.
Закончив тираду, полицейский зашагал прочь. Только когда он скрылся из виду, Рэчел разжала объятия и позволила Эдварду соскользнуть на землю. Сейчас, когда опасность была позади, ее тело предало ее. Сделав несколько неуверенных шагов, она прислонилась к стволу дерева, чтобы не упасть. Хотя она знала, что должна поблагодарить Боннера, слова словно застряли у нее в горле, и она была просто не в состоянии что-либо сказать.
— Ты сказала мне, что будешь ночевать у подруги, — заметил Боннер.
— Просто мне не хотелось, чтобы вы знали, что мы живем в машине.
— Зайди сейчас же в кинотеатр, — сказал он и удалился.
Гейб был в бешенстве. Если бы он не вмешался, Рэчел бросилась бы наутек, тем самым дав Джейку предлог для ареста. Впрочем, теперь он уже жалел о том, что не позволил Армстронгу ее увезти.
Он услышал у себя за спиной ее шаги. Потом до него донесся голос мальчика:
— А теперь, мама? Теперь мы не умрем?
Сердце Боннера пронзила боль. Он давно уже не испытывал никаких чувств, но при виде Рэчел и ее сына его начавшие было заживать раны снова открылись.
Гейб зашагал быстрее, убеждая себя, что у этой женщины нет никакого права вторгаться в его жизнь. Он не хотел ничего, кроме одиночества. Именно по этой причине он и купил этот чертов кинотеатр у дороги. Здесь он мог вроде бы находиться в самой гуще жизни и в то же время оставаться наедине с собой.
Он подошел к своему пикапу, который стоял на солнце с опущенными стеклами, распахнул дверцу и поставил машину на ручной тормоз, а затем обернулся и уставился на приближающихся женщину и мальчика.
Поймав его взгляд, Рэчел тут же, продолжая идти прямо к нему, распрямила спину. Мальчик, однако, повел себя гораздо осторожнее. Он начал замедлять шаг, пока не остановился совсем. Рэчел наклонилась, чтобы приободрить его, и ее растрепавшиеся волосы на какой-то миг закрыли лицо сына, словно занавес. Налетел порыв ветра, и платье облепило ее худые бедра. Ноги ее казались слишком тонкими для тяжелых мужских полуботинок, в которые она была обута. Тем не менее Боннер почувствовал внизу живота какое-то странное, давно забытое напряжение и содрогнулся от отвращения к себе.
— Полезай сюда, паренек, — кивнул он в сторону пикапа. — Побудь здесь, пока я поговорю с твоей мамой. Только будь поосторожнее, понял?
Нижняя губа мальчика задрожала, и в сердце Боннера снова кинжалом вонзилась боль. Он слишком хорошо помнил другого малыша, у которого тоже иногда начинала дрожать нижняя губа. Боль была невероятно сильной, и Гейбу на какой-то момент показалось, что он вот-вот потеряет сознание.
Однако этого не случилось. Рэчел стояла перед ним и, несмотря на его явно враждебный настрой, смотрела прямо ему в глаза.
— Он останется со мной, — сказала она.
Боннер почувствовал, что не может больше переносить ее упрямство. Она была одна, совершенно одна. Неужели она не отдавала себе отчет в собственной беззащитности?
Неужели не понимала, что ей никто, никто не поможет?
Так или иначе, но в душе Боннер вынужден был признать то, что пытался скрыть от себя: Рэчел Стоун была явно сильнее его.
— Мы можем поговорить с глазу на глаз или при нем — это твое дело, — сказал он.
Ей хотелось обругать его последними словами, но все же она сдержалась и кивком дала понять сыну, чтобы тот забрался в пикап. Джейми в этом случае вскочил бы на сиденье одним упругим прыжком, но маленький Эдвард залезал в кабину долго и с явным трудом. Она сказала, что ему пять лет… Именно столько было Джейми, когда он погиб.
Но Джейми был высоким и сильным, с гладкой загорелой кожей, со смеющимися глазами, а его мысли были постоянно заняты разными проказами. Сын Рэчел в отличие от него был слабым и застенчивым. От этого сравнения у Боннера опять защемило сердце.
Тем временем Рэчел захлопнула дверцу пикапа и заглянула в кабину. Маленькие груди ее прижались к дверце, и Боннер смотрел на них, не отводя глаз.
— Оставайся здесь, милый, — сказала Рэчел. — Я вернусь через несколько минут.
Гейб едва не заплакал, увидев, как на лице мальчика появилось выражение тревоги. Но он знал: от этого ему станет еще больнее, и потому решил, что будет лучше, если он попытается заглушить свою боль грубостью.
— Прекрати сюсюкать, Рэчел, и заходи в дом.
Рэчел снова расправила плечи и вздернула подбородок.
Несмотря на то что слова Гейба мгновенно привели ее в ярость, она даже не посмотрела на него, когда, исполненная собственного достоинства, проходила в дверь кинотеатра. Боннеру ничего не оставалось, как последовать за ней, но при этом он не мог не признать, что со стороны вид у него в этот момент был, по всей вероятности, довольно жалкий.
Словно какой-то вредоносный паразит, поселившийся у него внутри, злоба — кусок за куском — пожирала его душу. Да, Рэчел потерпела поражение, но она не желала признавать этого, и для Боннера это почему-то было непереносимо. Он должен был увидеть ее побежденной и униженной, увидеть, как последняя тень надежды исчезает из ее глаз, а душа ее становится такой же пустой, как у него.
Ему отчего-то хотелось заставить ее примириться со всем тем, с чем уже примирился сам: в жизни случается такое, после чего существование становится невыносимым.
