Дерущиеся сместились, и я подошёл к Гнидому, который продолжал висеть, как шашлык. При моём приближении он неожиданно зашевелился, но быстро перестал. На конце балки, игравшей роль шампура, я обнаружил нечто, что не могло быть ничем иным, кроме как куском синтетической печени Гнидого. Но эскулап меня сейчас интересовал намного меньше, чем его рюкзак.
Почти всё внутри него было либо раздавлено, либо разбито, но один из двух предметов, за которым я полез сюда, был цел. Себе бы я это никогда не вколол, но Двадцатка, кажется, не очень ценила свою жизнь.
– Лови! – крикнул я, бросая ей характерный шприц, который сложно было перепутать с чем-то другим.
Хорошо, что Гнидой имел при себе две дозы этой дьявольской эссенции, способной превратить любого человека в машину для убийства.
Я вижу, как Двадцатка ловит шприц, откидывает колпачок, заносит его, намереваясь всадить иглу в себя, но тут её рука останавливается. Полуорганическому не понравилось происходящее, и он, отбросив показную медлительность, так резко рванулся и схватил запястье Двадцатки, что она даже не успела отреагировать.
– Это против правил, – объявил полированный. – Предмет уходит другой стороне!
Вырвав шприц из рук Двадцатки и отправив её саму в полёт мощным ударом, шарнир начал рассматривать шприц. Его органические глаза хлопали, будто не понимая, что именно находится в его лапах. И в тот момент, когда Двадцатка встала и вновь бросилась на него, он вколол себе всю дозу манекеновой эссенции в район таза. Я увидел, как расширяются его органические зрачки. Эта штука не должна действовать настолько быстро, видимо, метаболизм органических фрагментов робота во много раз превышал человеческий.
А то, что произошло дальше даже избиением младенца назвать сложно, младенец хотя бы орёт. Двадцатка же не кричала, лишь получала удары, которые градом сыпались на неё. Нечеловеческая органика раз за разом била по металлу и мяла его, как прыжки хулиганов мнут крышу автомобиля. Сейчас киборг более всего напоминал консервную банку, которую пинал озорник. Только у этого озорника было шесть конечностей и он, войдя во вкус, использовал их все, периодически меняя для себя точку опоры.
У меня больше не было ни одной идеи, как можно помочь Двадцатке, оставалось только наблюдать, как её лупасит взбесившаяся машина. В какой-то момент я понял, что Двадцатку даже не пытаются убить – удары по корпусу и голове проходили крайне редко, в основном они лязгали о металл рук и нижней части тела многострадальной девушки, которой с каждой секундой было всё тяжелее и тяжелее оставаться на ногах.
В какой-то момент она не удержалась и упала. Шарнир не медлил и тут же, прижав её к полу, вцепился в руку, начав выворачивать её и одновременно тянуть на себя. Я впервые услышал, как Двадцатки кричит. Машинально бросаюсь к ней, но крашеный тут же выстрелил мне под ноги, приходится остановиться; а Двадцатка всё кричала под скрежет собственных конечностей.
В какой-то момент металл всё-таки не выдержал, и рука Двадцатки вылетела из крепления. Отбросив её в сторону, лнео принялся за вторую. Двадцатка сопротивлялась, но её попытки не имели и надежды на успех. Снова скрежет, и вот вторая рука летит вслед за первой. Шарнир пытается поднять Двадцатку, но она из последних сил пинает пришельца. Это, казалось, озадачило его. Снова прижав Двадцатку к полу, он начал быстро бить её нижней конечностью. В голове промелькнула неприятная ассоциация с жестянкой. Где-то на пятнадцатом ударе я сбился со счёта. Закончив этот этап экзекуции, шарнир поднял Двадцатку, поставил её на колени, обхватил тело двумя нижними конечностями и схватился руками за её голову.
Он сейчас оторвёт ей башку. Это я понял, когда увидел, как шарнир начал тянуть шлем на себя. Я видел много смертей, но эту видеть не хотел, однако и отвернуться не мог. Двадцатка уже не издавала никаких звуков, а лнео продолжал тянуть.
И тут руки шарнира взорвались кровавым фонтаном. Его кровь имела какой-то фиолетовым отлив и была очень горячей – от неё пар валил, как от кипятка. Полуорганический, выпустив Двадцатку, отшатнулся, но нижние конечности его тоже уже не слушались, и он упал на залитый собственной кровью пол.
Всё правильно. Доза манекеновой эссенции – штука мощная и она всегда убивает человека, который вколол её себе, впрочем, позволяя повоевать перед смертью как бог. Не сомневаюсь, что плоть, которую нарастил на себя лнео, имеет множество преимуществ по сравнению с человеческой, но сегодня сверхбыстрый метаболизм сыграл с ним злую шутку.
Повисает тишина. Спустя секунд двадцать начинает шевелится Двадцатка. Ей трудно встать без рук, но она справляется. Оглянув всех нас и тело лнео, она нетвёрдой походкой направляется к нему. Приблизившись, она без каких-либо сомнений ставит ногу на тело поверженного противника. И тут Бубнов начинает ржать. Даже не так, вернее будет сказать, его разрывает гомерический хохот.
– Победителем дуэли, – звучно произносит полированный под раскаты смеха Бубнова, – объявляется Дидиан Кикути по прозвищу Двадцатка.
Глава пятьдесят четвёртая. Пел ветер
После того как Двадцатка ломанулась к следующему лнео, раздался выстрел, и она покатилась по остаткам пола, опять врезавшись в одну из капсул. К ней подошёл полированный, она начала выхрипывать ему проклятия. Лнео, чуть подождав, заговорил с ней. Это была не человеческая речь, скорее что-то на машинной основе, но, судя по тому, что Двадцатка заткнулась и откинула голову, она понимала, что говорит шарнир.
– Нет, – вдруг сказала Двадцатка и слабо помотала головой.
Лнео тут же потерял к ней интерес и направился ко мне. Я не двигался и на всякий случай держал руки на виду, пока он приближался, стуча металлом об металл. Вот пришелец остановился на расстоянии метров трёх и молча уставился на меня.
– Заговори, – внезапно сказал Бубнов, когда пауза стала затягиваться, – он первым не начнёт.
– Приветствую.
Молчание.
– Ещё, – нетерпеливо сказал Бубнов.
– Не сомневаюсь, что вы раздосадованы случившимся с вашим грузом, – начал я, пытаясь подобрать нейтральную манеру речи, но получалась какая-то ерунда, – но всё это можно объяснить вмешательством противоборствующих сил.
Шарнир наклонил голову вбок. Он продолжал молчать. Я уже готов был продолжить нести белиберду, но тут пришелец заговорил:
«Нет, ты меня так не обманешь,
В твоих глазах я вижу трусость, страх.
И пусть наивность – дрянь,
Она – не прегрешенье.
Сегодня кары избежит твоя
Смешная простота».
Он подражал то ли человеческим поэтам, то ли актёрам театра. Мотив мне казался смутно знакомым, но в конечном итоге ускользал. Как и смысл сказанного.
– Наш корабль немного сломался, – сказал я, неуверенно обводя рукой обломки «Печального облака» и не представляя, что говорить дальше. Пришелец же заговорил вновь:
