– Паскуды!
Гнидой среагировал мгновенно. Закинув остатки андроида на пассажирское место, он одним движением переместил Инес из-за руля в заднюю часть фургона, посадив на освободившееся место Двадцатку. Сам, запрыгнув к пилоту, столь недолго проработавшему водителем, он, не оборачиваясь, бросил нам с Флюгером приказ:
– Уезжайте с Доржи, мне нужен весь салон! Двадцатка! Веди ровно, я её сейчас вскрывать буду!
Фургон, щедро выпустив облако выхлопных газов, уехал. Мне что-то поплохело. Навалилась нездоровая усталость. Боль от повреждённых рёбер начинает пробиваться сквозь обезболивающее. Ещё и икра прострелена на единственной оставшейся ноге. Отвратительный день.
– Доржи! Доржи! Быстро сюда! – Я не желал оставаться здесь и на минуту дольше необходимого.
– Не могу. Ко мне подходят. На помощь.
Чёрт.
– Флюгер! Они у Доржи! Быстро туда!
Не знаю, почему мясник не реагировал на радиопереговоры, может, из-за коктейля из препаратов в крови, а может, одно из попаданий расколошматило ему систему связи, но, услышав мой голос, он бодро побежал в сторону второго фургона. Настолько бодро, насколько это возможно в случае с телом, которое сначала превратили в отбивную, а затем накачали обезболивающими и стимуляторами до предела. Я за ним не поспевал, а мои просьбы подождать он проигнорировал.
Нам повезло, и ветер дул именно в сторону стоянки. Из-за этого мощнейшие армейские дымовые шашки заволокли дымом часть квартала, в том числе и место стоянки последнего нашего фургона.
Флюгер вступил в бой первым. Когда я добежал до него, он пристрелил уже пару человек и находился в процессе убиения третьего, который прятался за нашим транспортом. Тонкая листовая обшивка фургона пули останавливала плохо, и поэтому вскоре чьё-то тело вывалилось из-за машины.
– Аккуратней ты! Где Доржи?
Флюгер не ответил. А впрочем, чего можно ждать от человека, которому вкололи манекенову эссенцию.
– Доржи?! Доржи, ты где?!
Флюгер свалил воевать куда-то в дым, мне осталось по-быстрому проверить тела и оставить у каждого в голове по непредусмотренной генетической наследственностью дырке. Доржи нигде не было. Что ж, ты был хорошим членом команды, однако сомнительным человеком и отвратительным гражданином Федерации. Надеюсь, смерть твоя была безболезненна. Земля пухом.
Залезаю в машину, бросаю автомат на соседнее сиденье и тут слышу звук. Звук этот доносится из-за моей спины, из салона автомобиля. Нет, к автомату тянуться нельзя. Медленно поворачиваюсь, сжимая рукоять ножа. К счастью, на холодном полу был всего лишь Доржи, со связанными руками, ногами и мешком на голове. Подскакиваю к нему, сдёргиваю мешок. Он, несмотря на сопревшее лицо и немного мешающий дышать кляп, был в сознании, глаза ясные. Вынимаю кляп, развязываю.
– Живой? Ранен?
– Ранен! Эти скоты просквозили!
Умолчав о факте, что по фургону стрелял только Флюгер, я оглядел Доржи. Два попадания – оба в бронежилет. Из-за того, что пули вошли под углом, они увязли в слоях бронезащиты и открытых ранений не было.
– За руль и сваливаем отсюда! Где твой ствол?
– Забрали.
– Давай разворот, где-то в дыму Флюгер.
– Что он там делает?
Риторический вопрос Доржи потонул в гуле мотора. Флюгер нашёлся в полусотне метрах от нас. В момент обнаружения он лишал жизни очередного несчастного посредством разбивания его головы о бордюр.
С трудом запихав частично лишившегося разума сокомандника в машину, мы выехали из облака химического дыма, который и не думал рассеиваться. По нам больше ни разу не выстрелили.
– А где погоня? – задал я резонный вопрос.
– Погоня наткнулась на картель, – прошипел Доржи со страдальческим выражением лица.
– Что это значит?
– Всё потом. Сейчас свали назад и не маячь. Стволы и шмотки оставьте в тачке.
Я скрылся в чреве фургона и обнаружил, что Флюгер благополучно отключился. Пришлось мне самому стаскивать с него плащ под весёлый стук зацепленного пулей движка.
Глава тридцать первая. После бала
Фургон под управлением Доржи долго петлял по улицам. За время поездки я успел перевязать с дюжину ран Флюгера. Сейчас мясник выглядел как человек, уже погибший болезненной смертью, и только резко вздымающаяся грудь заставляла сомневаться в его упокоении.
Под конец поездки я почти не мог шевелиться – обезболивающее окончательно выветрилось, и рёбра, может, не сломанные, но точно треснувшие, болели адски. Я облокотился на холодную, почему-то выпуклую в нескольких местах стенку и закрыл глаза.
Открылись они после череды пощёчин от Доржи. Оказывается, я то ли заснул, то ли потерял сознание и медленно сполз по стене на сиденье, где и пробыл в небытии невесть сколько. Мы вместе попытались поднять Флюгера, но я скривился от боли. Доржи что-то раздражённо сказал, я не понял что. Схватились ещё раз, взяли и…
Последнее воспоминание – у меня что-то лопнуло в груди, я почувствовал какое-то хлюпанье, после чего увидел приближающийся грязный пол фургона и провалился в черноту.
Перед глазами возникали обрывочные фрагменты происходящего, то ли реальные, то ли нарисованные моим скукожившимся сознанием. Вот Гнидой и Доржи тащат меня куда-то. Доржи хлещет что-то из бутылки. Изо рта Флюгера вытекает ручеёк крови. Двадцатка блюёт. Голая Инес, завёрнутая в бинты. В меня втыкают трубки. Доржи стоит пошатываясь, на лице смертельная усталость. Гнидой вынимает из меня трубку. Я осознаю себя.
Я здесь и сейчас. Я мыслю. А классик философии утверждал, что это главное. Я гол, забинтован, прикрыт простынёй. Протез отсоединён. Можно было бы сказать, что всё болит, но это было бы неправдой. Зубы не болели.
– Сколько я провалялся? – Язык еле шевелился, дёсны опухли.
– Часов двадцать. Или двадцать пять, – ответил костоправ, прикрепляя мой протез к гильзе.
– По ощущениям вечность.
– Руки-ноги шевелятся?
Я пошевелил.
– Хорошо. Тогда подъём. Час на поесть, попить и оклематься. Потом будем Инес оперировать. А сейчас мне нужно немного поспать. Разбудишь, как закончишь. Из квартиры ни ногой. Нас тут нет. Света тоже нет.
После того как я, припадая на простреленную ногу, освободил койку, на пропитанные моим потом простыни завалился Гнидой и спустя минуту засопел. Во сне его лицо подёргивалось.
Я огляделся. В комнате длинный стол, четыре койки. Та, что была рядом с моей, превращена в подобие стола, на котором были разложены разнообразные лекарства, от бинтов до внутривенных смесей. У другой стены расположились Инес и Двадцатка с кислородными масками на лицах. Обе были почти наги, опутаны трубками, а последняя ещё и проводами, причём некоторые кибернетические части были отсоединены и сложены под кровать. Одежда более не закрывала её роботизированное тело, и грубые линии сросшейся плоти и металла были явлены свету во всей своей неприглядности. Тем не менее я в очередной раз ощутил это куцее Чувство, которое вот-вот перестанет подавлять галибат, но при этом так и не позволит удовлетворить его.
