– Да я только всё запутаю. – Венди пытается вернуть пяльцы, потому что вспоминает, как мама в детстве пыталась научить её вышивать. Она знала, что юная леди обязана уметь вышивать, но она перепутывала нитки, ей никогда не хватало терпения, всегда хотелось заняться чем-нибудь другим: почитать, придумать свою собственную историю, уговорить братьев разыграть целую пьеску для игрушек в детской. В итоге стежки у неё всегда выходили кривые, нитки запутывались и рвались. Единственное, что у неё получилось действительно неплохо, – это пришить тень Питера обратно, да и та увяла и истаяла, как только они прилетели в Неверленд.
– Я тебя научу, – говорит девушка.
– Сёстры вряд ли дадут мне иголку. – Венди бросает взгляд на свои обстриженные ногти. Невозможно даже представить, чтобы ей разрешили иметь даже самый крошечный кусочек металла, достаточно острый, чтобы пустить кровь.
Девушка машет рукой, развеивая сомнения Венди.
– Сёстры берут с собой вышивку и шитьё, чтобы было чем заняться, но они вечно всё теряют и забывают. Не так сложно раздобыть тебе собственные принадлежности. Я отлично умею хранить тайны и прятать вещи. – Она ухмыляется. – Кстати, я Мэри. Мэри Белая Собака. Мама назвала меня Мэри. Бабушка – Белой Собакой, но это имя никому не нравилось, так что по документам я Мэри Смит.
Поток слов захлестывает и кружит Венди, и ей это нравится. Она собирается и тоже представляется:
– Я Венди. Венди Дарлинг. Очень рада знакомству.
– Венди, – широкая улыбка Мэри кривоватая, но очаровательная, – расскажи мне о себе.
Лондон, 1931
Ночной ветер путается в волосах Венди, раздёргивает косу, бросает пряди в лицо. Она смотрит вниз. До дворика под окном не так далеко, но достаточно. Если она не справится, если упадёт, она точно сломает кость, а может, и не одну.
Когда давным-давно они с Джоном и Майклом только вернулись из Неверленда, Венди было чудовищно плохо. Неделями она лежала в постели с лихорадкой, как будто чем-то заразилась и теперь её тело отвергало воздух Лондона. Родители сначала терпели, прикладывали холодные полотенца ей на лоб и поили тёплым бульоном, ласково держали за руку и спрашивали, где пропадали дети. Их не было почти две недели, а потом они внезапно вновь появились в детской, будто никуда и не девались.
Она пыталась рассказать, но объяснение больше напоминало сказку, и её мама и папа так и решили. Они полагали, что она путается и бредит из-за лихорадки. Но когда жар спал, а история не изменилась, они сперва огорчились, а потом разозлились. Венди помнит, как Джон и Майкл метались между ней и родителями, слегка напуганные и неуверенные, – они хотели, чтобы она подтвердила их слова, но уже не знали, во что верить.
Пока она болела, родители наполовину убедили Джона и Майкла в том, что Неверленда быть не может. Чем мама и папа сами себе объяснили пропажу детей, Венди так и не узнала, но ясно было одно: они не сомневались, что её рассказы правдой быть не могут. Они обвинили Венди в том, что она задурила братьям голову, сбила их с толку. Венди уже видела, как прорастают семена сомнения в душах Джона и Майкла, и отчаялась убедить их и переманить на свою сторону.
Она боялась, горевала и всё ещё почему-то болела, хотя жар спал. Насколько проще было бы верить в Неверленд, если бы её братья верили с ней.
Венди залезла на высокий шкаф в детской и прыгнула вниз без раздумий. Она была так уверена, что полетит по комнате, как летала в ту ночь с Питером, что не испугалась и не засомневалась ни на миг, пока не рухнула вниз и не сломала руку.
Она потирает руку, будто ещё чувствует внутри тень того старого перелома. Тогда она была ребёнком. Если она устроит то же самое сейчас и упадёт, что она объяснит Неду и братьям? Истерия – знакомое слово звенит в ушах. Джон и даже Майкл теперь ей доверяют. Нужно ли всё это разрушать? Если это может спасти Джейн – да.
Можно пробраться по чёрной лестнице, но вдруг свёкор оставил кого-то наблюдать за домом, вдруг в тенях рыскают полицейские?
Нет. В первый раз она отправилась в Неверленд через окно. Питер тоже забрал Джейн через окно, так что и Венди пройдёт этим путём. Сейчас нужна вся вера, которую она несла сквозь годы, нельзя допускать ни тени сомнений. Её разум, её правда принадлежат ей одной – не доктору Харрингтону, не братьям. Только она может спасти Джейн – больше некому.
Венди неотрывно смотрит на звёзды, запретив себе думать про твёрдые, жёсткие, дробящие кости камни внизу. Джейн. Нужно думать про Джейн. Счастливые воспоминания. Она заносит ногу. Счастливые.
Вот только её самое счастливое воспоминание – это одновременно и самое тревожное: воспоминание о том, как она впервые взяла Джейн на руки. Нежная тяжесть этого липкого от крови комочка, красного, кричащего в её объятиях. У Джейн тогда были волосы Неда – всего несколько тёмных прядей, прилипших к ещё мягкому черепу. Именно тогда любовь разорвала сердце Венди, впустив внутрь страх. Если любишь что-то, то тебе есть что терять.
Венди знала, что это так, с тех пор, как потеряла Неверленд, с тех пор, как Майкл отправился на войну и вернулся с полными призраков глазами, с тех пор, как родители поднялись на борт обречённого корабля. Но насколько же острее вспыхнуло это знание, когда она впервые взяла на руки Джейн.
Каково было её собственной матери зайти много лет назад в детскую и обнаружить, что не один, а все трое её детей исчезли? Если бы та осталась жива, Венди смогла бы спросить у неё, узнать, испугалась ли она так же, когда родилась Венди. Но не у кого было узнать, каково это – быть матерью, никто не предупредил, как легко разбивается материнское сердце, когда дочь делает первые шаги, идёт и падает.
Ни она, ни Джон, ни Майкл в детстве даже не задумывались, каково пришлось их родителям, когда дети отправились в своё большое приключение. Нет, они были бессердечны и жестоки. Ни разу не оглянулись, когда улетели вслед за Питером. А когда вернулись, Венди продолжала твердить про приключения, про то, как мечтает вернуться обратно в эту чудесную несуществующую страну. Каково было родителям слушать такое, когда они даже не знали, куда делись их дети и что с ними могло случиться? Их собственная дочь вернулась и внезапно оказалась совсем чужой.
Той ночью и сама Венди не задумалась, сколько проблем принесёт и братьям, и родителям их побег. Её волновала только свобода, которую она получила, выскочив из окна детской, только возможность хоть ненадолго стать кем-то большим, чем просто второй матерью для братьев.
Потом они прилетели в Неверленд, и оказалось, что там есть целый набор правил, которые менялись по первому капризу Питера, – и он хотел, чтобы она стала матерью не только Майклу и Джону, но и всем его мальчикам. Но даже несмотря на это, она жаждала туда вернуться. Почему? Потому ли, что хорошие стороны перевешивали недостатки, или потому, что часть её осталась на острове? Что-то незавершённое, недоделанное?
Венди отдирает пальцы от оконной рамы, глубоко вдыхает, выбрасывает из головы все мысли, кроме мыслей о Джейн, и шагает.
