В тех сказках про Швейку и Белого Воробья, которые Венди рассказывала дочери, она превратила Крюка из пирата в злого проклятого принца. Лепестки срывались с кромки его камзола всякий раз, когда он поворачивался, и ядовитые цветы прорастали из-под каблуков его начищенных сапог. Этими лепестками он погрузил Белого Воробья в вековой сон, пока Ловкая Швейка не сплела сеть из разноцветных ниток, чтобы поймать принца и спасти Воробья.
Венди качает головой. Её истории сейчас кажутся глуповатыми, да и та давняя встреча с пиратами тоже похожа на одну из этих историй. Им вообще угрожала опасность? Тогда угроза казалась настоящей. Она помнит, как кисло вонял страх, как трясся Майкл, прижимаясь к её боку, когда Крюк привязал их к мачте. Помнит Джона, который держал голову высоко, но глаза за стёклами очков были круглые, как у совы. Несмотря на все угрозы, Крюк никогда не был по-настоящему жесток к ней или к её братьям.
Он привязал их к мачте, но верёвки не были затянуты туго, и потом, разве он не убедился, что им принесли чай и печенье из запасов корабля? Она ненавидела его, но только потому, что ей полагалось: он был врагом Питера, а значит, и её врагом тоже. Тогда она этого не замечала, но теперь вспоминает опущенные плечи и вялые движения руки и крюка, когда он проверял их верёвки. Они были всего лишь наживкой, но даже Крюк должен был понимать, что когда пираты нападут, Питер обязательно ускользнёт. Он захватил Венди и её братьев, понимая, что с них нечего взять, что он может только пугать их, играя единственную роль, которую Питер придумал для него.
Она задумывается: Крюк действительно не мог им навредить или решил этого не делать? Насколько просто для него было бы превратить пустые угрозы в настоящее насилие, вымещая свою невозможность добраться до Питера? Они были в Неверленде, но не принадлежали ей, всё ещё нет. Работали ли её правила или он в самом деле мог скормить их чудовищу под водой или незамысловато перерезать глотки?
Венди вздрагивает при этой мысли, испытывая что-то среднее между ужасом и сочувствием к человеку, которого когда-то так боялась и ненавидела. Этот пьянящий цветочный аромат масла, что исходил от волос Крюка, – а что, если это было не просто масло? Если это был наркотик, чтобы облегчить страдания оттого, что он заперт здесь в роли злодея?
Венди пытается представить, как он сидит в своей каюте один, опустив голову, и выдыхает дым. Колеблющийся огонёк свечи заставляет его тень дрожать, а он пытается забыть, забыться, уснуть. Венди вновь окидывает взглядом каюту. Она кажется меньше, чем когда Венди только вошла сюда, воздух тяжёлый, застоявшийся и спёртый. Здесь полно призраков. Невозможно оставаться тут дольше.
Когда Венди выбирается из каюты, она идёт уже не так осторожно. Что, если Крюк был здесь таким же чужаком, таким же пленником Питера, как Венди и её братья? Был ли он когда-то настоящим капитаном, торговцем или солдатом, вёл ли настоящую жизнь за пределами Неверленда? Если Крюк прибыл откуда-то ещё, как она из Англии, из страны с настоящей войной и смертью, показался ли ему Неверленд сначала раем? Или просто пародией на реальный мир с его жестокостью и войнами?
Для юной Венди Неверленд точно выглядел раем, пусть даже она ни от чего и не бежала. У неё, Джона и Майкла были любящие родители, они были счастливы. Всё плохое произошло уже потом: гибель родителей, лечебница Святой Бернадетты, война. Если бы Питер позволил Джейн выбирать, а не просто схватил её за руку, улетела бы она без раздумий, как Венди, Майкл и Джон?
Даже теперь хорошо помнится – они не сомневались ни секунды. Питер протянул руку, Венди взялась за неё, а Майкл и Джон повторили за ней. Она и не подумала о последствиях, о том, каково будет маме, подвергает ли она опасности братьев. Это было большое приключение, игра – такая же, когда Питер и мальчишки играли в войну.
Она помнит день, когда Майкл, которому едва исполнилось восемнадцать, совсем ещё мальчишка, пришёл домой с бумагами в руках и сказал Венди и Джону, что его призвали и он отправляется на настоящий фронт. Его глаза лихорадочно блестели – Венди никогда не могла этого понять. Война тоже казалась ему большим приключением? Вначале многие говорили о ней именно так: ерунда, лёгкая победа, закончим к Рождеству.
Но к тому времени война длилась уже почти год, и всё-таки Майкл решил отправиться на фронт. А потом им открылось настоящее положение вещей – и быстрее всего таким мальчикам, как Майкл. Вспоминал ли он об играх Питера, пока лежал в залитом грязью окопе, думал ли о том, как плохо они подготовили его к увиденным ужасам? Венди слышала, как доктор Харрингтон однажды сказал Джону: повезло Майклу, что он вообще вернулся домой, ведь очень многие остались там. Но достаточно было одного взгляда на братишку, даже теперь, чтобы задаться вопросом, согласен ли с этим сам Майкл. Он вернулся домой с такими ранами, которые не могли исцелить бинты, лекарства и швы.
Когда он пришёл с войны, Венди сначала никак не могла понять, почему он продолжает так яростно отрицать Неверленд. Разве ему не хотелось сбежать туда, спрятаться, как за щитом, как она сама потом пряталась в лечебнице? Теперь она очень хорошо поняла это – а должна была понять раньше. С чего бы Майклу вспоминать Неверленд? Здесь ведь всё было понарошку. Мальчишки, которых проткнули мечами-палками, тут же вставали и возвращались в битву. Нужно было только понарошку перевязать эти невидимые бескровные раны, и бойцы снова были как новенькие. Вспоминать это посреди настоящей войны – сыпать соль на рану. Не просто ложь, а насмешка над всем, что видел вокруг Майкл.
Так что, конечно, Неверленд не исцелил бы Майкла. Он погрузился в реальный мир куда глубже, чем она или Джон, и он видел всё зло этого мира. В его вселенной мальчики, которые никогда не станут взрослыми, не были зачарованными, они просто гнили в могилах.
Венди опирается на стену, её пошатывает, и наклонная палуба тут ни при чём. Воспоминания тянутся к ней – тяжесть, от которой ей кажется, будто она была заперта в корабле часами, карабкалась наружу и так и не смогла выбраться. Было ли это похоже на то, как чувствовал себя Майкл в окопе, проползая мили по грязи и постоянно ожидая вражеского огня или снаряд с небес?
Она так мало знает о том, что он пережил там, только то, что было после, только боль, но ничего конкретного. Нед и Майкл иногда говорили о войне, делая вид, что играют в карты, но на самом деле почти не смотря в них. Она рада, что её брат и муж есть друг у друга. Майкл никогда не говорил так с ней, и раньше это задевало её самолюбие.
Но если подумать, что она сделала для того, чтобы он доверял ей, чтобы поделился болью? Много раз бросала правду ему в лицо и требовала, чтобы он вспомнил Неверленд? Почему он должен желать делиться с ней сокровенным после всего, что она ему устроила?
Впрочем, недавно он её удивил. Майкл, Джон и Элизабет, тогда ещё его невеста, пришли на чай, пока Нед гулял со своим отцом и Джейн. У Мэри был выходной, но её усилиями кухня была полна булочек – у Венди такие наверняка бы подгорели. После чая Майкл предложил помочь помыть посуду, чему она очень удивилась. Она не смогла припомнить, когда в последний раз они оставались наедине, и почти испугалась, но приняла его предложение.
