– …в маленькое приключение. Ты же знаешь, какая она любопытная и упрямая… что мы им скажем… дома. Вот что главное. Джейн дома, в безопасности, и только это и важно.
Рука Джейн застывает в ладонях матери, но мама крепко держит и пока что не выпускает. Лицо у неё снова мрачное, и Джейн снова ощущает эту почти материальную ношу.
– Обещаю, Джейн, как только я поговорю с твоим папой, я больше никогда не попрошу тебя молчать об этом. Сможешь говорить о Неверленде с кем угодно – с папой, с Кухаркой, со мной, даже с дедушкой. – В глазах мелькает испуг, но мама продолжает: – Можешь задавать мне любые вопросы, и я обязательно отвечу правду. Больше никаких тайн. И ты можешь нести эту правду миру, куда угодно, но, Джейн, пойми – это твой выбор.
Мама сильнее сжимает её ладонь, потом отпускает её. Руке становится зябко без маминых рук. Она думает про маму в том ужасном месте, про которое она рассказывала, в лечебнице имени Святой Бернадетты. Она понимает, о каком выборе говорит мама, и знает, что никакого выбора нет. Рассказать правду и считаться лгуньей или утаить истину и врать всем знакомым.
Она беспокоится не только за себя, но и за маму. В маминых глазах появилось такое особое выражение, когда она упомянула дедушку – то же самое ощущалось в подслушанном разговоре между мамой и папой. Если Джейн скажет правду, она рискует навредить не только себе, но и маме.
Это несправедливо, потому что мир вообще несправедлив, но, может быть, это и означает повзрослеть. Это не просто возможность узнать о мире больше, стать учёной, как она всегда и мечтала, но столкнуться с разочарованием, самой хранить секреты, выбирать, что правильно, а что нет, пытаться делать верный выбор, руководствуясь только собственным чутьём, пусть даже она знает, что может ошибиться.
Джейн не желает этой ноши, она не знает, что с нею делать, но уже поздно от неё отказываться. Она пересекла эту грань, и дверь за спиной закрылась. Нельзя забыть то, что узнала, и это бесит. Нельзя вернуть Тимоти. Нельзя ответить честно, когда отец спросит, где она была, – пока что нельзя. Нужно хранить секрет от дядей, особенно от дяди Майкла, потому что правда только навредит им. А хуже всего то, что нельзя доверять маме – по крайней мере, не до конца; и всё-таки она единственная, кому Джейн вообще может доверять. Только с ней можно говорить свободно, только она поймёт.
Хочется отпихнуть маму – Джейн задыхается от груза знаний, что был вручён ей. В то же время хочется обхватить её руками и умолять остаться. Джейн боится теней в комнате, боится увидеть Тимоти вновь, боится пальцев, что постучат по стеклу и позовут во тьму.
Джейн ничего не говорит.
Через какое-то время мама поднимается. Она разглаживает перед юбки и вздыхает. Наклоняется и целует Джейн в лоб. Губы у неё сухие.
– Уже почти утро, – говорит мама невероятно измотанным голосом – Джейн ещё не слышала у неё такого печального тона. – Но всё равно, попытайся заснуть, если сможешь.
Мама достаёт что-то из кармана и оставляет на одной из множества полок, что идут по стенам комнаты Джейн. Вещь издаёт тихий стук. Когда мама отходит назад, Джейн видит, что это наконечник стрелы – такой же, каким она стреляла в Артура из рогатки Тимоти. Мама положила его рядом с тем, что подарила Кухарка, но тот, который принесла мама, необычно светится в темноте. Мама с сожалением гладит обколотый камень кончиками пальцев, потом отворачивается.
Джейн наблюдает, как мама пересекает комнату. Та медлит, оглядываясь с непонятным выражением лица. Она как будто пытается разгадать Джейн, словно та – незнакомка, которую она видит впервые. Джейн, кажется, понимает. Мама выходит в коридор и плотно закрывает дверь, похищая весь свет. На памяти Джейн это первый раз, когда дверь не приоткрыта, и комната теперь кажется намного темнее. До самого рассвета с Джейн останутся только слабые огни города и свет земной луны и звёзд – совсем не таких ярких, как в Неверленде.
Джейн выбирается из кровати, опускается на колени и лезет рукой под матрас. Вытаскивает маленький камешек – тот, из супа Питера, который она чуть не проглотила в первую же ночь в Неверленде (по крайней мере, в первую ночь, которую она чётко помнит). Держит его некоторое время в руке. Он выглядит так безобидно. Вот так же чудовище может выглядеть мальчиком, а улыбка может оказаться угрозой. Она смыкает пальцы, давая камешку впиться в кожу, идёт туда, где минуту назад стояла мама, и кладёт камешек рядом со стрелой из Неверленда.
Она ещё не решила, в чём она соврёт, а где скажет другим правду, но в одном уверена – она не будет лгать самой себе, и она никогда не забудет.
Лондон – два дня спустя
Венди сидит у большого окна, что выходит на улицу. Она проводит руками по юбке, касается рукавов. В них нет никаких потайных кармашков: прошло время тайн. Она машинально потирает колено, которое уже почти не болит. Складывает руки на коленях, но они немедленно порываются вновь вспорхнуть. Приходится прилагать усилия, чтобы они лежали спокойно.
Прошло два дня с тех пор, как она вместе с Джейн вернулась из Неверленда. Два дня – а она до сих пор не нашла верных слов для разговора с Недом. Она сказала ему, что нашла Джейн, когда та потерялась среди деревьев, – полуправда, которая позволила ему предположить, что речь идёт о парке. Не пришлось притворяться, что она измотана и до смерти перепугана. Это была правда – чувства одолели её: страх, горе, но ещё и радость оттого, что Джейн дома. Сил не осталось, и она умоляла дать ей время.
Часть её хочет лежать в кровати и болеть, как она сделала, когда впервые вернулась из Неверленда много лет назад. Позволить лихорадке победить. Позволить потере проявиться болезнью. Но теперь она мать: у неё есть обязанности, нельзя прятаться от них.
Венди обещала, что если Нед даст ей время прийти в себя, то она всё ему расскажет – и она собирается поступить именно так. Но это не значит, что ей не страшно. Они с Недом всегда сотрудничали, но теперь она видит подозрение и сомнение. А Джейн – с ней всё неясно; понятно только, что ей больно смотреть на дочь новыми глазами.
Это вовсе не конец лжи и полуправде, что приросла к ней, как вторая кожа, и это гнетёт Венди. Нужно подумать о братьях и о свёкре. У Венди для них есть история о том, что Джейн ночью выбралась из дома, собираясь отправиться на поиски приключений в одиночку. Но потом заблудилась, не смогла найти дорогу домой, напугалась, что попадёт в неприятности, и пряталась, пока Венди её не нашла. Дочь выглядит легкомысленной и глупой в этом рассказе – а Джейн вовсе не такова, – но Венди с болью признаёт, что уж свёкор точно в это поверит. Девочки ведь вечно витают в облаках, а в головах у них пусто, и это не зависит от возраста.
Так что остаётся только Нед. В конце концов, Венди не особенно заботит, поверят ли ей свёкор и братья. Ей важно только, чтобы Нед поверил и доверился ей.
Венди бросает взгляд на вход. Дом скоро перестанет быть в её распоряжении. Скоро придётся рассказать правду.
Она опускает взгляд на руки. Мелкие порезы и царапины, которые они с Джейн получили, убегая из пещеры, – тогда Венди едва замечала их – уже почти зажили. Наверное, даже шрамов не останется. Следует радоваться. Вместо этого она ощущает какое-то онемение и пустоту. Не такую пустоту, с которой она жила годами – чувство потери, оставшееся на месте вырванного Питером куска памяти. Это скорбь по тому, что всегда было с ней, а теперь пропало, как безделушка или фотография, что стояла на каминной полке, а потом разбилась так, что не починить.
