– Ты что, забыла? – спрашивает Питер.
Она испуганно кивает, не в силах говорить. В животе холодное неприятное ощущение, будто она упускает что-то важное.
– Я Питер, – громко и медленно выговаривает он, показывая на себя. Затем показывает на неё: – А ты Венди.
– Это не моё имя. – Страх царапается в сердце. – Так зовут маму. Я… – но имя снова ускользает.
Голос дрожит. Такое чувство, будто перед ней головоломка: все кусочки перед глазами, но не складываются. Улыбка Питера чуть гаснет, как пламя свечи, поглощенное темнотой, но потом возвращается во всём своём сиянии.
– Нет, ты же наша Венди. Я разыскал тебя и вернул в Неверленд, так что ты снова будешь нашей мамой. Тут так принято. – Он снова склоняет голову, напоминая птицу. Но в этот раз не голубя, а нечто порасторопнее и поумнее – скворца или ворону.
Питер всё улыбается, но улыбка неприятная. Его слова не объяснили ничего, но просить объяснить ещё раз страшно, равно как и сказать, что он ошибается, потому что нет такой страны Неверленд, нет и быть не может, и он должен вернуть её домой. Она приглядывается. Питер – никакой не скворец, он совсем другая птица, с кривым клювом, предназначенным для охоты. Может быть, ястреб. Почему на ум приходят птицы при каждом взгляде на него? Ответ совсем рядом, вертится в голове, но стоит задуматься над этим, как он ускользает.
Нет смысла размышлять над неизвестным: она не знает слишком многого, и это пугает. Если хорошенько постараться, может быть, получится убедить себя, что всё это – просто кошмарный сон. Мама и папа скоро за ней придут, и всё вернётся к привычному порядку вещей. Её завернут в тёплое одеяло и усадят перед камином. Кухарка напечёт к чаю булочек с заварным кремом и вареньем, и все будут завороженно слушать историю этих удивительных приключений.
Может быть, мама даже достанет тот особый фарфоровый сервиз, оставшийся от бабушки, которую внучка никогда не встречала. Получится настоящий праздник, в самый раз, чтобы отметить её возвращение домой. Мама будет улыбаться, папины глаза загорятся, как случается, когда он слышит особенно интересную историю. Её собственные глаза щиплет, но она заставляет себя улыбнуться, чтобы показать, что не боится, и поднимает голову.
– Я принёс ещё попить. – Питер тянется наружу и достаёт потускневшую серебряную чашку с чеканкой. – Вот, тебе станет получше, и ты снова вспомнишь Неверленд.
Он протягивает чашку, подбадривая взглядом. Этим он поил её раньше? На лекарство не похоже, и пахнет приятно. Несмотря на все заверения Питера, что питьё поможет, не очень хочется пробовать. Как вообще можно вспомнить место, где никогда раньше не была, тем более место, которого даже не существует?
Она медлит, принюхиваясь к чашке, а Питер смотрит на неё с растущим нетерпением. Эмблема на боку чашки знакома – Королевский военно-морской флот. Папа как-то показывал ей корабли в гавани – на высоких мачтах гордо реяли красивые яркие паруса. Ну почему это она помнит, а собственное имя – нет?
– Пей. – Питер подталкивает её руку, и вот чашка уже на полпути к губам, а она даже не заметила, когда вообще взяла её у него.
Он надавливает на донышко, наклоняя чашку так, что остаётся только проглотить напиток или подавиться им. Питьё густое и сладкое. Это вкусно, и чем больше пьёшь, тем больше хочется. Она осушает чашку под одобрительный взгляд Питера. Нельзя ничего брать у незнакомых людей, особенно еду или напитки, но когда чашка пустеет, действительно становится лучше. Может, Питер не такой уж и опасный. Может, он правда пытается помочь. Внутри расползается спокойствие, уже не так страшно. Она сидит на холодном мокром песке, но ей тепло и уютно, будто в горячей ванне. Она широко зевает.
– Если хочешь, можешь поспать, – говорит Питер. – Как проснёшься, поиграем. Зуб даю, ты покажешь нам столько всего нового!
Хочется спросить, что он имеет в виду, но он молниеносно исчезает, просочившись через щель в ветвях. Позвать его тоже не получается – язык стал ещё тяжелее, чем раньше. Может, в самом деле прилечь. Внутри разливается тепло от питья – даже теплее, чем от чая, который заваривает Кухарка. Как будто заворачиваешься в тёплое одеяло, плотно, как в кокон. Может быть, она проснётся бабочкой. В полусне она улыбается этой картинке. Тут безопасно. Нечего бояться.
3. Вторая звезда справа
Венди одну за одной вытаскивает из причёски шпильки и выкладывает их в рядок на комоде. Закончив, она заплетает рассыпавшиеся локоны в простую косу. Серебряные нити прошивают медно-каштановые пряди. Первая седина появилась, когда волосы отросли после бритья налысо в лечебнице Святой Бернадетты, хотя она тогда была ещё почти ребёнком.
Из глубины платяного шкафа Венди вытаскивает широкие штаны, которые сшила себе в прошлом году. Она обещала Неду, что не будет носить их на улице. Это как их мебель или как её согласие звать Мэри по должности, Кухаркой, при посторонних, – просто ещё одна уступка свёкру. Штаны – это слишком новомодно, слишком по-мужски, приличные леди такое не носят. Как будто одежда Венди как-то выражает вкусы Неда и его отца, а не вкусы самой Венди.
Она надевает штаны и опускает иголки, нитки и ножницы в глубокие карманы. Они глубже, чем полагалось по выкройке, и туда поместится ещё что-нибудь, но что ещё можно взять? Что полагается брать с собой, когда отправляешься в выдуманную страну из детства, чтобы спасти дочь от мальчика, который отказывается стареть?
Венди сжимает губы, сдерживая горький смешок. С ним подбирается паника – только позволь, и она уже не сможет взять себя в руки. Всё, что она делает, слишком абсурдное, и при этом кошмарно настоящее. В животе крутит, и приходится заставить себя сосредоточиться на наряде. Она выбирает блузу с длинными рукавами. Не очень подходит, но ничего. Ещё она разыскивает старую пару ботинок на низком каблуке, поношенных, но крепких, и, наконец, шаль. Она мёрзнет с тех пор, как Питер унёс её дочь.
Венди распахивает окно, влезает на маленький столик для шитья под ним и выглядывает в ночь, держась руками за подоконник. Машинально ещё раз проверяет карманы, хотя знает, что ничего не выпадет. Приседает на подоконнике, неотрывно глядя в лондонскую ночь. Пора вернуть дочь домой.
Лондон, 1917
Венди сидит у окна в комнате отдыха, измученная и оцепеневшая. Доктор Харрингтон сдержал слово и запер дверь в её палату на всю ночь, но в безопасности она себя все равно не чувствовала. Всю ночь она подпрыгивала от каждого звука, каждого шороха шагов в коридоре. И теперь глаза упорно закрываются, несмотря на то что внутри звенит напряжение. Голова падает на грудь, Венди моргает слишком долго, а когда всё же открывает глаза, та девушка, не Тигровая Лилия, падает на соседний стул и набрасывается на неё с обвинениями.
– Чего вылупилась? – Агрессия в жестах девушки пугает Венди, и она машинально отодвигается вместе со стулом. Ножки скребут по полу, и одна из сестёр поднимает взгляд.
