Внезапно он выходит из Риссы, и она грузно падает на матрац. А потом капитан идет ко мне с мрачным лицом и сдвинутыми на переносице бровями.
В окнах за его спиной видно, что небо становится светлее. Черный покров ночи наконец-то рассеивается, приближается серый рассвет. Капитан Фейн загораживает его своей темной фигурой, его силуэт окутан подступающим утром.
Когда он обходит кровать и становится ближе, я хочу отступить назад, но сдерживаюсь. Высоко поднимаю голову.
Он измывался над телом Сэйла, а теперь измывается над телом Риссы. Риссы, которая готова на все, чтобы пережить сегодняшнюю ночь. Риссы, которая будет притворяться и принимать все, что он ей уготовил, потому что она мастер своего дела, потому что она очень сильная.
А я пришла к выводу, что у меня есть предел допустимого.
– Я же сказал, что хочу тишины.
Я даже не успеваю приготовиться, как капитан Фейн дает мне пощечину.
От удара я отлетаю. Не успеваю собраться и падаю на деревянный пол.
Боль вспыхивает перед глазами, как разбивающиеся фонари, но не успеваю я опомниться, как по ребрам пинают ботинком. Сильно.
Я вскрикиваю, у меня вырывается сдавленный вопль, как натянутая струна. Он вырывается, исходит из горла, оставляя во рту медный привкус.
Я лежу на полу, оцепенев от боли, и почти не чувствую, когда капитан наклоняется и рвет мое платье спереди. Я отбиваюсь, сворачиваюсь клубком, тело инстинктивно пытается защититься, а руки поднимаются, чтобы придержать лиф.
Грозно ухмыльнувшись, Фейн выпрямляется.
– Мидас точно не умеет воспитывать своих шлюх, – говорит он и опускает руки к брюкам, которые висят у него на щиколотках. – Хорошо, что умею я. А теперь стой тут и смотри молча, питомец.
С жестокой улыбкой, брошенной в мою сторону, он поднимает кожаный ремень и идет к Риссе. Капитан Фейн просто конченый ублюдок, иначе нельзя объяснить, почему он замахивается и жестоко бьет Риссу по спине ремнем.
Она кричит, и распутный урод снова велит ей заткнуться, как будто это ее вина. У него кривится рот, болтается член, и капитан снова входит в нее, словно просто обожает ее крики боли.
Лежа на полу ничком, чувствую боль в боку, куда он меня пнул. Осторожно ощупываю то место, куда попал его ботинок, и выдыхаю, просипев. Больно, но я должна встать. Должна, потому что Рисса рыдает, потому что окна озаряет свет. Наконец-то наступил восход, принеся с собой пасмурный день.
С трудом поднимаясь на ноги, я вынуждаю себя дышать. Щека пульсирует, бок протестующе ноет, но мне удается встать, даже если немного сгорбившись. Я подхватываю порванный лиф, пытаясь не дать ему упасть с груди и подавить дрожь в руках.
Снова смотрю на кровать и вижу, что капитан, трахая Риссу, обернул ремень вокруг ее горла, а ее волосы на висках намокли от слез.
Во мне вспыхивает гнев, как мой личный рассвет.
Сжимаю руки в кулак, стискиваю челюсти. Пока над горизонтом поднимается солнце, вместе с ним растет и моя решимость.
Кожу покалывает.
Я двигаюсь вперед, пасмурное утро наполняет комнату тусклой дымкой. Но даже при таком слабом дневном свете я чувствую себя лучше. Я девушка, ищущая во всем светлые стороны.
Как только я ступаю в дорожку приглушенного рассвета, покалывание на моей коже усиливается и наполняет теплом. Я ковыляю к кровати, а по деревянному полу скребут мои сапоги.
Рисса смотрит на меня блестящими глазами, ее лицо искажено от боли, шея, где капитан стягивает ремень вокруг трахеи, красная. Я сжимаю и разжимаю пальцы.
Когда капитан Фейн стонет от удовольствия, этот звук проникает в почву моей ярости и взращивает бутон ненависти.
Он замечает, что Рисса смотрит на меня, потому что поворачивает голову. Ухмыляется, увидев, что я иду к нему.
– Не можешь дождаться своей очереди, да? Ладно. Сейчас я тебя отымею. Посмотрим, оправданна ли шумиха вокруг Золотой сучки Мидаса.
Он отпускает ремень, и Рисса падает на кровать, кашляя и задыхаясь. С возбужденным блеском в глазах Фейн начинает ко мне приближаться.
– О, как же я позабавлюсь, причиняя тебе боль.
Он поднимает кулак, собираясь ударить, или схватить за волосы, или заставить опуститься на колени, или бросить на землю. Не знаю точно, что он хочет сделать, его рука тянется ко мне очень быстро, но это неважно.
Потому что я быстрее.
Не мешкая, не раздумывая, я бросаюсь, но не прочь от него, а к нему навстречу. Сокращаю расстояние, как брошенный вперед нож, а потом хлопаю ладонью по его шее.
Этого вполне хватает.
Хотя он даже этого не осознает.
Капитан смотрит на меня, словно недоумевает, словно удивляется, почему замерла его поднятая рука, почему она не опускается, чтобы ударить, почему он не может меня укротить.
Наши лица разделяет несколько дюймов, и я чувствую его тухлое, пропитанное алкоголем дыхание. Чувствую дрожь, которая проходит по всему его телу.
Он приоткрывает рот, будто хочет спросить, какого черта происходит, но издает только сдавленный хрип, который вырывается из его горла, а через долю секунды неестественно обрывается.
Он замирает, когда моя рука туже сжимает его шею. Слышу, как охает за спиной Рисса. Потому что здесь, прямо под моей ладонью, его кожа начинает меняться.
Изменения рябью распространяются от шеи. Они растекаются, как вода, струятся по его плечам, бегут по рукам, по туловищу, по ногам. Я чувствую, как они просачиваются под его кожу, проникают в органы, разливаются по венам.
Последним меняется его лицо.
Потому что я хочу, чтобы он смотрел. Хочу, чтобы он видел. Хочу, чтобы он смотрел на меня и знал, что в моих глазах – обещание покарать его.
Последнее, что удается сделать капитану Фейну, это в удивлении вытаращить глаза. Но ему не хватает времени моргнуть или сделать вдох. Больше нет. Никогда.
В одну секунду его кожа румяная, туника испачкана, член фиолетовый, глаза карие. А в следующую – он каждой частичкой замирает во времени – от бусинок в бороде до кончиков ботинок. Он полностью сверкает, переливается жаждой мести.
Потому что я только что превратила этого мерзавца в чистое золото.
Глава 37
Золото под моей рукой холодное и твердое, неподатливое, не теплое. На ощупь такое же, как все неодушевленные, безжизненные предметы. Как камень, оставленный на дне моря.
Немного приподняв уголок рта, я смотрю на лицо, еле заметные трещины в зубах, испуганный взгляд. В груди гулко бьется сердце, но без сожаления. Оно простукивает правдой того, что я натворила. Что я показала.
