– Хогга злится! – весело выкрикнул Эрвин в промежутке между ударами, – здесь она нас не тронет – Старая Крепость под защитой эльфов.
– Что она такое? Живое существо? Дух? Ты ведь должен знать, – спросила его Тайра.
– Сейчас, – Эрвин поднял руки и поводил ладонями в воздухе, словно раздвигая что-то невидимое. Гроза продолжала бесноваться, но звук стал слабее, как будто в комнате закрыли ставни.
– Вот так получше, а то не слышно ничего. Про нее никто толком не знает. Мы поселились здесь лет восемьсот назад, и она уже была тут. Чаще всего спала, она просыпается во время войн или мора – когда много смерти и боли. Мы долго не догадывались о ее существовании, подземный мир нас не касается. А гномы даже упоминать ее боятся, они верят, что разговор о ней навлекает беду.
– А ты сам не можешь поглядеть?
– Не знаю, это ведь ужасно давно началось.
– Эрвин, нам нужна твоя помощь, – вмешался Брейд, – нам предстоит встреча с врагом, о котором мы ничего не знаем.
– Попробую, – пожал плечами эльф и как-то незаметно растворился в тенях. Зато его возвращение оказалось намного выразительнее – он с размаху упал на колени, вроде бы с небольшой высоты, и ошарашено озирался, с трудом узнавая присутствовавших. Был он грязным и измученным. Вместо привычной неказистой, но теплой одежды на нем болталась мешковатая холщовая рубаха почти до пят. Тайре показалось, что он немного вырос.
– Чего это ты так вырядился? – поинтересовался Балтазар, будто важнее вопроса и не было.
– А, это… какая висела на веревке, ту и взял. В подземелье одежда совсем разлезлась, не голым же ходить.
– Но ты узнал что-нибудь? – нетерпеливо спросил Брейд.
– Узнал. Пришлось забраться очень далеко, так далеко в прошлое я еще никогда не ходил. Там время другое, не знаю, как сказать… плотное, что ли. Его изменить почти невозможно, даже если захочешь – просто смотришь, и все, а тебя не видят, даже потрогать что-то трудно. Как будто умер.
– Так ты понял, что такое Хогга?
– Понял, а толку-то… Мерзкая история, даже рассказывать неохота.
– Говори, даже мелочи могут оказаться полезными.
– Не, вряд ли. Это не человеческое зло, это, скорее, из нашего мира. Ладно, расскажу, раз уж столько времени потратил на поиски…
В общем, тысячу с небольшим лет назад на том месте, где сейчас стоит Нижний замок моего Готфрида, был город. Жители этого города поклонялись дракону. Он жил в пещере и не мог ее покинуть – повредил крыло, когда упал в провал. Винтовую лестницу построили позже, поначалу, до того, как он стал богом, ему просто сбрасывали еду. Люди всегда ценили плененных драконов за их способность предсказывать будущее. Не слишком точно – но, по крайней мере, о приближении врага, или засухи, или мора дракон в состоянии предупредить.
Раз в неделю жрецы с песнопениями спускались по винтовой лестнице, неся барана или теленка, украшенного цветочной гирляндой. Но в подземелье входила только главная жрица. Последнюю из жриц звали Хогга, и она была совсем юной. Она умела говорить с драконом. Эти существа не могут разговаривать в вашем смысле этого слова – но думают они очень громко, и жрица слышала его мысли и отвечала ему. Девушка не боялась зверя: она выросла, играя у него на спине так же, как до нее росли и ее мать, и бабушка. Когда Хогге исполнилось шестнадцать, она объявила служителям храма, что ночью, когда она вопрошала дракона о будущем, божество внезапно обратилось в прекрасного юношу, и теперь ей предстоит стать матерью. Ей, разумеется, поверили – девушка жила при храме на вершине горы, никогда не спускалась в город и не встречала мужчин. Хотя был там один молодой жрец… Как бы то ни было, но и сама Хогга, и ее мать считались дочерями дракона. В положенный срок она родила девочку, и чаще проводила дни в пещере, чем на поверхности земли.
По большим праздникам, а в городе их было семь, жрецы приносили в жертву не овцу, а человека. Дракон ненавидел эти праздники – он был старым и мучился страшными коликами после жесткого мяса тощих рабов. Хогга трижды передавала жрецам желание дракона отменить обычай травить его негодной пищей, и трижды они отказывали ему, ссылаясь на волю высших богов. Не станет человеческих жертвоприношений – ослабеет страх перед драконом, а с ним и почтение к его воле. Уже несколько поколений жрецы твердой рукой правили городом от имени дракона, и знание, что страшный жребий может выпасть не только рабу, но любому, кто ослушается приказов божества, было залогом покорности горожан.
Однажды, когда дочь Хогги играла, забираясь по хвосту на спину дракона и скатываясь, как с горки, с его боков, ящер обнюхал ее и сказал: «Она – человек, а пахнет вкусно, как молодая овца… Что ты дрожишь, жрица – я не собираюсь есть твою дочь. После твоей смерти она будет кормить меня, и говорить со мной. Но передай, чтобы на следующий праздник мне прислали не старого раба, а девочку. Лучше двух – они слишком маленькие». Хогга часто закивала головой, она не могла говорить от ужаса и поскорее увела дочь из пещеры. Больше она не позволяла дочке спускаться в подземелье, хотя та плакала и очень скучала по своему другу – каждый, кто покоряется голосу дракона, становится как бы его частью. Жрица давно уже была наполовину женщиной, наполовину ящером.
– Ты рассказываешь легенду? Откуда ты знаешь, что ей сказал дракон, если они говорят мыслями? – перебил Эрвина Балтазар.
– Я рассказываю то, что видел и слышал. Я проторчал в этой пещере несколько недель, ловя поворотные моменты. Их нетрудно нащупать – там время сгущается, но сначала я попал в самый конец истории, и не сразу понял, что мне нужно искать.
– Ну а мысли-то, их ты откуда узнал?
– Да слышат эльфы драконов, они же – тоже звери.
Тайра только хмыкнула. Людей Эрвин слышал не хуже. Или и мы для них звери?
Жрецы приняли повеление дракона с большим сомнением. Ужас и благоговение народа, конечно, возрастет, да не было бы бунта… Одно дело – старый больной раб или преступник из свободных, другое – маленькая девочка. Но Хогга была непреклонна, она боялась за свою жизнь. Ее посвятили в верховные жрицы после того, как мать не вернулась из пещеры, и она всегда догадывалась, куда та пропала. Во время осеннего праздника Уходящего Солнца жрецы объявили народу, что городу грозят неисчислимые беды, и отвести их можно только принеся в жертву двух невинных дев. Заранее отобранные у рабынь дочери были спущены в пещеру. Горожане приняли это со смирением, как печальную неизбежность, хотя многие женщины плакали, когда под звуки торжественных песнопений хорошенькие головки украшали венками из роз.
Беды не замедлили явиться после третьего праздника – началось повальное бегство рабынь с детьми. Их ловили, в наказание отбирали у них дочерей, объявили, что дети беглянок будут принесены в жертву в первую очередь, но ничего не помогало. В нескольких домах рабы-мужчины убили хозяев и были казнены на главной площади. Сразу после казни началось восстание. Его подавили за неделю, с обеих сторон погибли сотни людей. Оставшихся в живых рабов заковали в цепи, и пользы от них было мало – разве что жернова крутить. А самое страшное – подходящих по возрасту девочек осталось только девять. На полгода хватит, дальше придется покупать. Прослышавшие про события в городе работорговцы заранее заламывали такие суммы, что городской глашатай объявил о введении дополнительного жертвенного налога.
