– Зелла, а почему нас с отцом люди так не любили?
– Как тебе сказать, дочка, – она подложила Тайре второй кусок пирога. Первый был раскрошен попусту, глоток вина сделала – и то хорошо.
– Наверное, из-за матери твоей, странно все с ней было. Надо ли старье это ворошить, не знаю, ну уж раз спросила… Джан с Джакобом ведь лучшими женихами у нас считались, все девки ревели, когда их нелегкая понесла в солдаты наниматься.
– И ты?
– И я, – Зелла опустила глаза и помолчала чуть-чуть, – по Джакобу. Ну, что говорить… Рон мой хорошим мужем был. Восемь лет о братьях ни слуху, ни духу, отец их помер, мать болела, совсем плохая стала, мы с Роном помогать ей ходили. И тут вдруг Джан появляется с Литой. Кто такая – никто не знает, но сразу видно, что городская, из богатых. По хозяйству ничего не умела, я ее готовить учила. Скоро стали болтать, что она и не жена ему вовсе, а так, краденая.
– Насильно? Не верю я!
– Почему насильно? Она за ним как овечка на веревочке бегала, Джан со стадом уйдет, а она в доме запрется и сидит, тоскует. Потом уж ткать-вышивать стала, и тоже не по-нашему: петелькой или крестиком, а гладью, как знатная. Или читать вздумает, ей Джан книги из города привозил. Ну, кто у нас когда читал? Вот и сомневались люди – как такую девушку за простого солдата отдали, да еще в деревню, в горы? Она ж красивая была – глаз не отвести, коса толще моей руки, до колена, даже лучше, чем твоя, глаза голубые-голубые, кожа белая… Может, и болтать бабы начали от зависти. Только одна вещь и правда непонятная была: о своей семье она никогда не говорила, спросишь – молчит, или скажет – в дальних краях они. А потом, когда уж ты родилась, она петь затеяла, сядет с тобой на пороге и разливается. Голосок серебряный, песни красивые, как лютнисты на ярмарке поют – баллады. Кстати, по-нашему пела, по кадарски, так что в дальние края не очень-то и верилось. Выйдет, запоет – сначала дети во двор сбегутся, потом и мужики подойдут, стоят за воротами, уши развеся. Тут уж бабы совсем ее возненавидели.
А умерла она как-то странно. В Тане утонуть не мудрено, речка бешеная, но ведь далеко-то не должно унести, тело на перекате в камнях застрянет. Джан тогда прибежал к нам, весь белый, тебя мне на руки сунул, говорит – Литу рекой унесло, еду искать – сел на коня и ускакал. Вернулся через три месяца, без руки. Будто бы руку валуном передавило, когда он Литу из воды вытаскивал, ну а потом он в городе лежал, выздоравливал. Может, и так, только долго что-то болел. Маму твою он в предгорьях нашел, там и похоронил, я сама видела – холм большой из камней насыпан и круг деревянный на палке. Вроде так жену любил, как никто не умеет, а на могилу никогда не ездил. Может, не хотелось ему думать о ней, как о мертвой? Теперь-то они в Светлых Небесах друг на дружку радуются… А тогда он чуть умом не тронулся, напьется и сидит на пороге, качается. В то время его все жалели, хотя некоторые даже горю его умудрялись завидовать – что по ним так убиваться никто не будет. Мы с Роном думали тебя насовсем забрать, ты и так у нас, считай, жила, вы же с Ниткой моей как сестрички. И тут откуда ни возьмись – Джакоб, со своей женой иноземной. Пятнадцать лет ведь не появлялся, я и не узнала его поначалу, видный такой стал, купцом заделался. Ну, Джан и ожил понемножку.
А потом, когда он беженцев стал через перевал водить, вся Ашера на него взъелась. Ладно бы беженцев одних – он и дезертиров водил, и мятежников. Видишь, одно дело – детишкам про разбойничьи подвиги рассказывать, другое – ждать, когда ракайцы наедут и за одного Джана всю деревню вырежут.
Почти все это Тайра и сама помнила – и мамины песни, и как она нахваливала первый вышитый дочкой кривой и лохматый цветочек, и страшного, воняющего перегаром отца, от которого Тайра пряталась у соседки, и дядю Джакоба, показавшегося ей очень важным господином. И как потом все наладилось, и отец учил ее ездить на лошади и стричь овец, а когда ей исполнилось десять лет, подарил гнедого жеребенка с белыми гривой и хвостом и сказал, что он будет отовсюду виден – как маяк. Даже могилу мамину помнила – один раз упросила все-таки отца свозить ее в предгорья. Не знала она только одного: как их жизнь виделась со стороны извечно настороженными глазами односельчан.
Зелла усердно набивала подседельные сумки всем, что, по ее мнению, может пригодиться в дороге.
– Ну зачем мне столько? До города два дня ехать, в крайнем случае, по дороге куплю.
– Да вот денег дать тебе много не получится, поиздержалась я…
– Так у меня самой есть! У отца в саду два горшка с монетами зарыты, пойдем выкопаем.
Зелла подвязала под фартуком большой кошель.
– Не нести же по деревне горшки с деньгами, людей в соблазн вводить…
Уже начинало светать.
Отцовский тайник был в дальнем конце сада, не пострадавшем от огня. Не то, чтобы он был глубокий, но Тайра помнила место приблизительно, так что они наковыряли немалую кучу земли, прежде чем заступ зазвенел о глиняный бок. Горшок оказался куда легче, чем можно было судить по размеру, заполнен монетами только на треть. Правда, попадались и золотые.
– Может, сразу и вторую захоронку выкопаем? Она за оградой, возле скалы.
Зелла ссыпала добычу в кошель и оправила фартук.
– Эту бы до дому донести, а там видно будет.
Наверное, она уже услышала или почувствовала что-то неладное. Из-за дома показались две вполне четкие в редеющем сумраке тени. Сначала вроде крались, а когда поняли, что их заметили, перешли на ту ленивую походку вразвалочку, которая подчеркивает сугубую готовность на всякое худое дело. При виде теней Зелла зачем-то грохнула заступом по пустому горшку и сгребла половину осколков в раскоп.
– Утро доброе, ребятушки, видно, вас Светлые Небеса нам в помощь послали.
"Ребятушки" – те самые баркетовы работнички – так и впились глазами в яму.
– И что вы тут накопали? Говорят, у Джана в саду золотишко было припрятано, не поделитесь?
– Да берите, не жалко, – Зелла весело махнула рукой в сторону битых черепков, – вон его сколько, я уж думала: горшок склею, кашу варить буду. Подмигнула младшему и вручила ему заступ.
– Вот досюда яму копай, и глубокую, в твой рост.
– Чего это я копать буду? На кой ляд яма-то?
– Да могила для Хмурого, пса ихнего. Что ж он гнить во дворе будет. Вы уж подсобите, ребятки, а я вам хорошего вина вынесу.
Наемники переглянулись.
– Ладно, подсобим. Только падаль вашу сами таскайте. И вина за такую работу не по кружечке, а целый кувшин причитается, ну и пожрать тоже вынеси.
Зелла поплыла как лебедушка, плотно прижимая фартук к бедрам, а Тайра нарочно погромче шаркала по сухим листьям – вдруг все-таки звякнет.
Яма получилась не в рост, а по пояс – ниже было скальное основание. Работники, подобревшие после вина и целой корзинки мясной снеди – остатков со вчерашнего стола – сами предложили глянуть на пса. Его как оттащили прошлым утром к ограде, так и забыли. По морде ползали блестящие зеленые мухи, и запах уже пошел. Парни состроили брезгливые гримасы, но углядели насаженную на клык железяку и пришли в полный восторг.
