Этой ночью будет принесена Великая Жертва, и Хогга обретет полную власть над Янгисом. Близится время, когда Третий станет Совершенным.
В полночь жрец запер дверь каюты на засов. Зажег пять свечей в серебряном канделябре в форме священного круга и выставил на стол ларец, ключ от которого носил на груди. Откинул крышку, бережно достал мраморный кубик и две соломенные куклы. Такие мастерят себе деревенские дети – грубые поделки, перевязанные нитками пучки травы, условно изображающие человека без лица. На плечах той, что побольше, висел красный лоскуток, напоминающий мантию, вторая была обернута в белую кружевную тряпочку.
Третий нервно огляделся по сторонам. Предстоящий обряд был под строжайшим запретом, виновному грозила смертная казнь. Никто не мог спрятаться в маленькой, почти пустой каморке, свечи ярко горели, за плотной шторой спокойно вздыхало море, так отчего же он чувствовал на себе чей-то внимательный взгляд?
Жрец трижды призвал имя Хогги, но не почувствовал ничего – ни воодушевления, ни притока силы. Может быть, он выбрал для обряда неподходящую ночь?
– СЕГОДНЯ! – прошептал властный голос, и сомнения оставили Третьего.
Белый голубь сам пошел в руки хозяину в ожидании ласки и корма, когда его перевернули на спину, он испугался и забил крыльями. Миниатюрным, не длиннее мизинца, кинжалом жрец вспорол птице грудь, извлек ритмично вздрагивающее сердце и кинул тушку в ведро. Аккуратно раздвинув прядь соломы, Третий вложил кровавый комочек в фигурку с мантией и с облегчением вымыл руки. Невольно глянул в помойное ведро – голубь уже не трепыхался, плавал на брюхе, раскинув крылья. На мгновение жрецу показалось, что он смотрит на себя самого: мертвого человечка в белоснежной мантии Чистейшего.
Ужас покинул его только во время обряда Наречения Имен, все дальнейшее Третий творил на волне вдохновения, полностью слившись с волей Хогги.
Тайра вышла из каюты и зажмурилась: недавно вставшее солнце било прямо в глаза. Кругом вповалку спали солдаты. Шмель деликатно пробрался между спящих тел, оросил мачту и радостно заскакал вокруг Ланса, сидевшего на нижней ступеньке трапа.
– Ой, привет! Ты что здесь делаешь?
– Жду – сейчас моя вахта будет.
– Возьмешь меня с собой7
– Не стоит тебе идти наверх, Балтазар будет злиться.
– Он же сейчас спать завалится.
Аргумент был весомым – отстояв за румпелем самые тяжелые предрассветные часы, Балтазар имел обыкновение спать непробудным сном, передав командование Брейду.
Ударил колокол, Ланс побежал наверх. Вскоре по трапу, зевая во весь рот, спустился Балтазар.
– Доброе утро, капитан, – улыбка Тайры светилась утренним солнышком.
– Ты чего так рано вскочила?
– Шмеля выгуливаю.
– Всю палубу этот Шмель загадил. Как твоя мать себя чувствует?
– Спит. Вчера выпила воды с лимоном, вроде бы ей стало получше, – у Литании обнаружилась страшной силы морская болезнь, все четыре дня плаванья она провалялась в полубессознательном состоянии, наотрез отказываясь от еды. Вода в ней тоже не приживалась.
– Да, слабое нутро – это беда в море. Я и мужиков таких повидал: только сядет на корабль – тут же через борт свесится и болтается всю дорогу, как водоросль зеленая. Зато тебе все нипочем, скачешь тут в любую погоду, будто рыбачка.
Этот комплимент прозвучал без малейшего одобрения, и Тайра с живейшим интересом уставилась на голубую полоску берега. Не скачет она, а стоит и благопристойно дышит морским воздухом.
– Можно я попробую порулить?
– Это не так просто, меня Балтазар три дня учил.
– Ну, а теперь ты меня научишь. Я еще на «Орлице» об этом мечтала.
Ночью ветер переменился на северо-восточный, он дул ровно, без сильных порывов, а у Тайры так горели глаза… Пусть подержится за румпель, если хочет, ничего страшного – Ланс же будет рядом.
– Ладно, пока Брейд не пришел… Не меняй положение рукоятки, держи тот же курс.
За рулем Тайра была похожа на деву, которую ставят на носу корабля для украшения: золотые волосы струятся по ветру, подбородок вздернут, вид гордый. Но стоять столбом, вцепившись в отполированную мозолистыми ладонями деревяшку, оказалось довольно скучно.
– А мы где сейчас плывем?
– Пока еще вдоль Ракайи, до Кадара осталось дня два. После обеда придется пристать к берегу, Брейд хотел дотянуть хотя бы до Раттена, но вода кончается.
– На нас не нападут на берегу?
– Мы слишком далеко от Гилатиана, кто тут может знать, что Янгис считает Брейда предателем? И у нас солдаты.
– А в Кадаре?
– На сестру королевы? Нас примут с почестями.
– Ну, да, – Тайра помрачнела, вспомнив Стефанию. Она дала ей слово, что не будет искать маму – а теперь они прибудут вместе. И если король Альбин примет беглую императрицу, это почти наверняка приведет к войне. Брейд наверняка что-то придумал, но что? Тайно добраться до гор?
Ланс по-своему истолковал молчание Тайры и тихо спросил:
– Скучаешь по Кадару?
– Стараюсь его не вспоминать. Особенно Ашеру.
Ланс слегка покраснел. Лучше бы он промолчал. Та проклятая ночь в Ашере всегда будет стоять между ними? Наверное, стоит ей рассказать…
– Я никому, кроме Брейда, об этом не говорил, но тебе скажу – может быть, легче станет. Нашего командира, барона Фаркенгайта, больше нет в живых. Его и двоих его помощников убили.
– Кто?
– Парни из нашего отряда.
– Значит, и ты? Ты отомстил за моего отца?
– Нет, не за него. Твой отец сражался с нами как воин, это не был честный бой – десять против троих, но все-таки бой. За женщин и детей, которых Фаркенгайт резал, как овец. Нам надоело выполнять его приказы.
– Что ж… Получил по заслугам.
– Ты не рада?
– Рада, наверное. Весной, когда я узнала, что солдаты еще и соседку нашу убили, я только и мечтала, чтобы они все передохли. А теперь… Знаешь, Ланс, я была на войне – дурацкой бессмысленной войне. Всего несколько дней, и этого хватило, чтобы многое понять. Там точно так же, как и везде, попадались отвратительные мерзавцы, но их было очень мало. А остальные – обычные люди, даже неплохие. И эти неплохие люди убивали ничуть не меньше, чем твой Фаркенгайт. Телеги, заваленные трупами… Не то, чтобы солдатам это нравилось – их просто туда послали, и они делали свое дело. Поставили бы охранять караван или замок, они бы охраняли. Как собаки: скажут им «лежать» – лягут, скажут «взять» – загрызут. Настоящая вина на тех, кто отдает приказы. Не будь Янгиса, этот Фаркенгайт стал бы обыкновенным разбойником, и его давно бы повесили. А его награждали за зверства.
– Так что, надо было оставить его в живых – пускай и дальше пытает и убивает?
