– А ты сумеешь? Полечи, как в тиски зажало…
Велетий приложил ладонь ко лбу гончара, и на красной роже расцвела блаженная улыбка.
– Ну, понял теперь, что лучше – справедливость или милосердие?
– Понял… Но ведь я хоть и пью, да работаю, а тот-то…
– И тот бы работал, если бы не болел.
К Велетию протолкалась сердитая женщина, таща за собой изможденную служанку.
– Исцели мне ее, лекарь – третий день животом мается. Я заплачу.
– Хочешь, чтобы я тебя вылечил?
Служанка с тоской кивнула:
– Да, господин.
Пророк провел рукой вдоль ее тела, потом бережно взял за плечи и распрямил.
– Ну что ж ты трусишка такая, слово сказать боишься?
– Спасибо тебе, лекарь. А то замучилась я с ней – пустую корзину, и ту поднять не может.
– Послушай меня, хозяюшка. Монету свою отдай тому нищему, что я исцелил. И больше не заставляй служанку тяжести таскать – снова заболеет, не по силам ей это. Пусть лучше дочек твоих ткать и шить учит, им уже пора. А для тяжелой работы слугу себе найми.
– Это кто ж за одну еду на меня работать согласится?
– Вот он и согласится, – Велетий кивнул на нищего.
– Ворюгу в дом не возьму!
– Будешь воровать, если тебя кормить станут? – ласково спросил Велетий.
Нищий отчаянно замотал головой.
Женщина поджала губы и недоверчиво прищурилась:
– Ладно, пошли, посмотрю еще, какой из тебя работник.
– Учитель, а можно у тебя спросить, – к Велетию подошел гончар, уже не такой красный и даже чуть-чуть подобревший. Все это время он с любопытством слушал спор лекаря с жадной теткой.
– По дороге спросишь, нам с друзьями еще ночлег надо найти.
– Так идите ко мне, я с братом живу, место для всех найдется.
Их беседа во время ужина и послужила основой для первой проповеди, записанной в День Провозвестия. Гончар не любил многословия, он и потом выкидывал лишние подробности из истории их странствий. Ведь главное – слова учителя, а уж кому и где они сказаны – какая разница? Тем более не стал он упоминать о том, что, забираясь на ослика, Велетий высмотрел в толпе рыжего мальчишку и улыбнулся ему, как старому знакомому:
– А ты что тут подглядываешь? Иди откуда пришел, своим делом занимайся.
… как и подобало в день Провозвестия, жертвенник был усыпан цветами, но богослужебная утварь – пятисвечник, блюдо со стопкой лепешек и чаша с овсом – на этот раз располагалась на отдельном столе. Под медленные, проникающие в самую сердцевину груди звуки хорала, служители внесли перевитую гирляндами овцу и возложили на алтарь. Торжественное пение жреческого хора прорезало истошное блеянье.
Огромный серебряный шар свисал на четырех цепях с купола собора. По волнистой разделительной линии плыли корабли, над ними среди плодовых деревьев бродили звери, а на самом его верху, видимом только издали, горели позолоченные созвездия. Нижняя половина шара представляла обитателей моря: рыбы и подводные гады спиралью спускались к центру, где блистала луна – диск чистого золота, обвитый бескрылым морским змеем.
И шар этот покачивался в такт пению.
– Да исцелит Единый недуги наши, и да прославится имя его – Хогга, Хогга, Хогга! – ответил хор, и толпа подхватила припев.
– Да ниспошлет нам благоденствие и процветание – Хогга, Хогга, Хогга! – раскатилось по всему храму.
Шар покачивался, как маятник, и с каждым возгласом амплитуда его взмахов увеличивалась
– Да сокрушит Единый врагов наших, и дарует нам победу на поле брани – Хогга, Хогга, Хогга!
Пятый высоко вознес нож над жертвой, и замер в этой величественной позе. Овца забилась, но под цветами ее ноги были надежно связаны веревками…
«Да где же Второй, давно пора это остановить» – в отчаянье думал эльф, мысленно рыская по внутренним помещениям собора. Он обнаружил Второго запертым в ризнице.
…Семнадцатый и Двадцать восьмой, помогавшие старцу облачиться в белоснежные, шитые серебром одежды, в смятении прижались к стене. Второй занес над головой скамейку и что есть силы шарахнул ею по двери. Дверь не поддалась.
– Умоляю вас, пожалейте себя! Даже если вы выбьете замок, в коридоре стоит охрана, им приказано не выпускать вас отсюда до окончания службы.
– Так вы знали?!
– Да, ваше благочестие. Это приказ самого Совершенного.
– Не мешайте мне. Если сейчас не остановить непотребство, произойдет страшная беда, – Второй снова занес скамейку для удара, но две пары сильных рук обхватили его и перенесли в кресло. Очень быстро и деликатно жрецы примотали шелковой лентой руки Второго к подлокотникам, а плечи – к спинке.
– Отпустите меня, вы даже не понимаете, какое зло вы сейчас творите!
– Ваше благочестие, мы освободим вас, как только закончится служба. Мы готовы принять любое наказание, которое вы нам назначите, но мы не можем нарушить приказ Совершенного.
Второй рванулся, пытаясь порвать путы, но ленты были прочными, а кресло – тяжелым. Немного посидев с закрытыми глазами, старец поднял голову и тихо попросил своих тюремщиков:
– Если у вас осталась вера – молитесь о спасении. Я стар и слаб, Единый не слышит меня.
…Хогга, Хогга, Хогга! – самозабвенный стон бился в стены собора, и шар летал над толпой. Одна из цепей сорвалась с крюка и моталась отдельно, с лязгом обвивая три остальные.
Жрец вонзил нож в овцу. Ему никогда не приходилось забивать скот, и удар получился неверным. Животное задергалось, кровь брызнула на белое одеяние Пятого. Где у чертовой твари сердце? Жрец всем телом навалился на овцу и перерезал ей горло.
Шар сорвался и покатился сквозь толпу, оставляя за собой дорожку изувеченных тел. Люди, давя друг друга, рванулись к выходу, пронзительный крик заметался по храму. Шар врезался в стену, по ней зазмеилась широкая трещина, посыпались обломки потолка…
– Нет, этого точно не будет, – сказал эльф и исчез, заставив служку, старательно начищавшего ажурную решетку, трижды осенить себя святым кругом.
***
В первый, еще по-летнему душный вечер осени герцог Ильмарский сидел перед пылающим камином, с головой завернувшись в соболий плащ. Позавчера его скрутил особенно злостный приступ радикулита, любое движение вызывало кинжальную боль в пояснице, и он не ел уже два дня. В подвалах Высокого Замка хранилась бесценная сокровищница редких вин, а о еде всегда заботился эльф. Мальчишку-предателя герцог выгнал, и не особо жалел об этом – корзинку с припасами на пару дней он и сам мог донести. Не пускал он смердов в Высокий Замок, хранилище тайных знаний, колыбель величайших открытий.
С горькой усмешкой Готфрид сотворил на ладони заклятие поиска и пустил его рыскать по замку. Клубочек света исправно юркал среди реторт, весело подпрыгивал над найденным – пропылившейся хлебной крошкой или засохшими брызгами жира на вертеле – и в конце концов сгинул в недопитом кубке вина.
