Громадный зверообразный надсмотрщик избивал гребца. Остальные рабы орали, старались хоть плевком дотянуться до палача. Комит отсутствовал, видимо, дрых, придется наводить порядок самому.
– Прекратить! – крикнул Брейд, – надсмотрщик снова ударил жертву. Кровь гребца тремя струйками стекала на грудь, из обеих ноздрей и из угла скособоченного рта.
Брейд приставил меч к горлу громилы, аккуратно поднял лезвием подбородок.
– Посмотри на меня. Я велел тебе прекратить. За что ты его бил?
Надсмотрщик молча сопел. Ему ничего не стоило отнять железку у этого хлыща и снести лыбящуюся голову, но ведь за ним еще двое с мечами наизготовку. Наконец он процедил сквозь зубы:
– Он меня обругал.
– Нехорошо. Он тебя обругал, а ты ему зубы выбил. Давай, обругай его в ответ. Назови его, как он тебя назвал.
Лезвие ощутимо надавило на кадык, и надсмотрщик просипел:
– Боров вонючий.
– Молодец. Ну а теперь ты его ударь, как он тебя бил, – Брейд взял надсмотрщика за волосы и наклонил к рабу.
Гребец застыл. Ударишь, и больше не жить. А, все равно это не жизнь – и от души, чтоб в последний раз оторваться, вломил по ненавистной харе. Хрустнула переносица.
Гребцы восторженно загудели.
– Ребята, а он вам вообще нужен? Сумеете грести без него? – спросил Брейд
– Не нужен! За борт его! Сами справимся! – хором заорали рабы.
– Ну что, все понял? Твое дело – бить в барабан и раздавать еду. Еще раз без приказа комита кого-то тронешь – отправлю за борт.
Гребцы недовольно заворчали, они надеялись на окончательную расправу над мучителем. Весла были опущены, корабль стоял.
– Парни, вы обещали грести.
Кто взялся за весла, кто нет. Послышались голоса:
– Снимите цепи, тогда будем грести. В цепях тяжело.
– В Кадаре сниму. Ребята, я вас не покупал, мне не нужны рабы. Я захватил этот корабль, за нами гонится императорская галера. Догонит – все пойдем ко дну. Уйдем от нее, доберемся до Кадара – отпущу на свободу. И каждый получит по два золотых рина.
– По три! Отпускай сейчас! А если не заплатишь?
Брейду уже самому хотелось взять в руки плеть.
– Так. Кто-нибудь слышал о шайке Волка?
Ему откликнулась всего пара голосов:
– Ну, я слыхал, – слышал, и чего? – и, наконец, – ну да, у них там мой брат.
– Я – Волк. На борту мои люди. Не будете грести, посажу на весла своих парней. А вас – к рыбам.
Все обернулись к брату разбойника
– Это точно Волк? Он, что ли, тебя на каторгу отправил?
– Да нет, я не у него был. Волк неплохо платит, но там не разгуляешься – дисциплина, то да се, чуть что – пинком под зад, вали нахрен, сам свою шайку делай. А он это или нет – не знаю, я ж к нему не пошел.
– Как звали твоего брата? – спросил Брейд.
– Крис. Крис Тамсин. Вы его помните, милорд? Он еще жив?
– Криса сюда, быстро.
По трапу сбежал молодой парень.
– Вон там, на задней скамье, твой брат. Нет, не подходи к нему. Узнаете друг друга?
– Крис! – Вулли!
– А теперь скажи им, кто я. Они не верят, что ты из моей шайки.
Крис чуть было не представил Брейда герцогом Атерли, но глянул на развязные ухмылки рабов и смекнул обстановку.
– Это Волк, наш командир. Лучше ему доверять. Для вас же лучше.
– А что, там правда галера за нами гонится? Он точно нас освободит? Он обещал заплатить по три рина, заплатит? – хором загалдели каторжники.
– Раз обещал – заплатит. Пока вы тут языки чешете, галера четверть пути до нас прошла. Гребите, сволочи.
«Толковый парень, надо к нему присмотреться» – подумал Брейд и сказал жмущемуся к стене второму надсмотрщику:
– Чего стоишь? Бей в барабан. К людям не прикасайся, хотят жить – будут грести.
Рабы неохотно взялись за весла.
***
На пятьдесят первом году жизни менестрель Тобиас влюбился во второй раз. Его первая любовь звалась Каролиной, она подарила ему семь прекрасных, почти безоблачных лет и два года беспросветной муки, когда Тобиас пытался исцелить жену от неизлечимой болезни. Он похоронил Каролину в семейном склепе и в тот же день навсегда покинул родовое поместье, проданное за долги. Все, что у него было, он истратил на лекарей.
Вторая же… Нет, второй, конечно, была Лаэрта. Тобиас стыдился этого неуместного чувства, величал себя старым идиотом, хотя и был ровесником императора, сочинял ночами трогательные стихи и безжалостно рвал их на утро. Баллада, подаренная Брейду, была из их числа, и речь в ней шла о Лаэрте. Ну а розой звалась, разумеется, не леди Вивиан, а незабвенная Каролина. Со временем ему удалось обуздать никчемные фантазии, императрица стала для него милостивой госпожой, драгоценным другом – но не более.
Леди Алинду никто не сравнил бы ни с розой, ни с лилией. Разве что с лесной фиалкой – чтобы оценить ее изящество, нужно было очень внимательно присмотреться. Королева Ликейи прислала ее приглядывать за ракайскими принцессами, и поначалу Тобиас отнесся к Алинде со снисходительной жалостью. Милая девочка, постаревшая на придворной службе: хрупкая фигурка, поблекшее усталое личико, детский голосок. Вечная фрейлина, не изведавшая ни любви, ни материнства, скромная тень блистательной королевы, преданная нянька для принцев, а позже и для королевских внуков. Она умела сочинять чудные сказки и помнила больше баллад, чем сам Тобиас. Когда он попробовал читать ей свои стихи, Алинда с лукавой улыбкой продолжила их – она знала наизусть почти все, что он написал. Они проводили много времени вместе, и с каждым днем ее глаза сверкали ярче, голос звучал звонче, а щеки покрывались нежным румянцем. Тобиас уже не понимал, как мог он счесть леди Алинду невзрачной – прелестная женщина, добрая фея, она стала душой его души.
Во дворце давно погасли окна, Агни и Раймонд смотрели третий сон под охраной дремавших за дверью гвардейцев, а они все сидели посреди темного парка, освещенного только ярким ночным небом. Давно следовало отправить Ситу спать, но Тобиас задумчиво перебирал струны лютни. Еще утром он решил – сегодня, как только он останется с Алиндой наедине, он откроет ей свое сердце. И будь что будет. Он подыскивал для своего признания самые возвышенные слова, оттачивал каждую фразу, чтобы она засверкала, как ограненный алмаз. Ему хотелось длить и длить эти волшебные минуты неизвестности – как ребенку, прижавшему к груди перевязанную шелковой лентой коробку с подарком.
Огромная медная луна всплыла над садом. Между деревьями разливался запах поздних цветов и увядающей травы, наполняя сердце печальным блаженством.
Алинда вздрогнула: где-то за спиной по аллее пробежали легкие детские шаги.
