– Да, ты прав, вероятно. Пока не могу с собой ничего поделать. Каждый раз, когда я его вижу, я вспоминаю об этой женщине.
М-да. Не было печали – черти накачали. Вот не было проблем хотя бы на личном фронте, и не успеешь опомниться, как пошло-поехало. А с учетом того, что вся банда Георгия едет с нами в Константинополь, то видеть Мишу императрица будет часто. Хорошо хоть доступа в наш личный вагон нет ни у кого из них, кроме Георгия. А в их вагон Маша старается не ходить. Теперь ясно почему.
Видимо, почувствовав, что перегнула палку, девушка постаралась улыбнуться.
– Извини, я не хотела портить тебе настроение. Это все токсикоз. Нервы. Постоянно боюсь на кого-нибудь сорваться. Благо хоть беседы с Натали меня успокаивают. Она хороший психолог и умеет выслушать, а порой и посоветовать что-то дельное.
Да, камер-фрейлина поручик Иволгина была находкой во всех отношениях, тут ничего не скажешь.
– Не бери в голову, любовь моя. Все хорошо. Как прошел день?
Маша грустно улыбнулась.
– Сплошные бумаги, доклады, прошения. Совещание с графиней Менгден по делам моего ведомства. Школы, гимназии, университеты. Дома призрения. Затем совещание с генералом Духониным и доктором Лукьяновым о создании Императорской санитарноэпидемиологической службы, создание на местах санитарно-эпидемиологических станций, всякого рода вопросы благоустройства городов и деревень, привлечение населения и особенно молодежи к оздоровлению и профилактике. Противоэпидемиологические мероприятия. Тут опыт «Чумного форта» в Кронштадте очень помог…
Она говорила все тише, а затем просто зевнула. Улыбаюсь, продолжая держать ее ладошки в своих руках.
– Пойдем-ка, солнышко, я тебя спать уложу.
Маша на мгновение задумалась, а затем кивнула.
– А пойдем! Только имей в виду, что обратно я тебя уже не отпущу, а то опять будешь до утра тут сидеть!
От Российского Информбюро.
Сводка за 4 (17) сентября 1917 года
Сегодня доблестными русскими войсками под командованием генерала Экка был освобожден важный транспортный узел город Шавли, что резко ухудшило положение германской группировки в Курляндии.
Отважные казаки 6-й Донской казачьей дивизии под командованием генерал-лейтенанта Пономарева, продолжают свои смелые рейды по тылам противника, не только нарушая линии снабжения и разрушая мосты, но и не давая возможности врагу даже спать.
«Спать германец будет на том свете!» – так говорят донцы.
Во Франции осложняется ситуация на британском участке обороны, и португало-британские войска вынуждены отходить к побережью Ла-Манша под прикрытие орудий английских линкоров.
На других участках фронта ничего существенного не произошло.
Путь к Революции. Воспоминания европейцев, участвовавших в Великой Октябрьской социалистической революции. Мехико.
РевКомИздат, 1942. Перевод с испанского
[5]
Из воспоминаний товарища Хосе Ацеро
Многие товарищи ставили мне в упрек мои георгиевские награды. Мол, как мог идейный коммунист воевать на стороне проклятого михайловского царизма. Но мне никогда не было за это стыдно.
Хотя я и был призван на фронт после ссылки уже в самом конце Империалистической войны, за царизм я не воевал. В 6-м Сибирском воздухоплавательном полку я был даже не летнабом, а метеорологом. Против неприятеля при всём желании я не мог геройствовать. Именно потому, имея большую нужду после ссылки, не получая ни вестей, ни поддержки от товарищей, затравленных без суда и следствия русским военно-популистским режимом, я согласился ехать на фронт. Никак иначе я не мог покинуть Сибирь, где под административным надзором пребывал после ссылки. Другой путь в Европу мне был заказан, а только там можно было продолжить нашу борьбу.
Поначалу я думал бежать из эшелона ближе к Петрограду или Кавказу – там, где я мог бы затеряться. Но нас погнали под Ригу через Смоленск и Полоцк, и разделять судьбу погибших по глупости дезертиров – показательно развешенных на многих станциях – я не хотел.
Приехав под Ригу, мы попали «с корабля на бал»: нас сразу отправили на Эзель. А с острова не далеко убежишь… Там во время избиения немецкого флота под Моонзундом мне пришлось впервые подняться для наблюдения за погодой на воздушном шаре. За это «геройство» я свою первую георгиевскую медаль и получил.
После того боя нас оставили на острове, и я поднимался в небо ещё несколько раз, изучая попутно воздушные течения Балтики. Но в самом начале сентября нас перебросили с десантом в Либаву, где я снова поднимался в небо. Здесь мне даже впервые выдали пистолет «отстреливаться от противника». Я даже уж представлял, как я по-джигитски сделаю экс
[6] атакующему меня самолёту и улечу потом на нем в Швецию, но поднявшийся с Балтики шторм прервал эти мои фантазии.
Мой напарник, похоже, плохо закрепил трос, и меня порывом ветра сорвало с якоря. Веревка ещё тащилась по земле, и я надеялся, что она за что-то зацепится. Но надеялся я тщетно: меня несло ураганом по большой дуге сначала на юг, потом на восток и север.
Подо мной проносились леса и болота Литвы. Оправившись от первого шока, я, стараясь отогнать страх, стал наблюдать за тем, что происходить внизу. Так я и заметил несколько немецких эшелонов, идущих за бронепоездами от Ковно и Елгавы к Либаве. Подумалось, что мне ещё повезло и меня не сбросят в холодную Балтику вместе с нашим безумным десантом.
Ветер уже нес меня почти строго на север. Шар мой остыл и стал снижаться. Тут из густого леса прозвучала пара выстрелов. Я присел в гондоле своего аэростата и подумал, что радовался я рано. Мой шар был пробит, и, не буду перед товарищами лукавить, мои губы сами стали шептать слова старой грузинской молитвы. Может, слова мои дошли, и упали мы с шаром удачно. Шар повис на раскидистом ясене, корзину дернуло, и меня выкинуло из неё в кусты у болотца.
Не успел я еще встать, как рядом образовались два «леших» в мохнатках
[7]. Они подхватили меня и потащили в лес. Я стал думать, что меня услышал не тот, к кому я парой минут ранее обращался. Но спрятавшись от приближающегося дождя под кронами леса мои демоны изволили вполне по-русски чертыхнуться, и я понял, что попал «к своим».
Так и оказалось. Подбили меня партизаны русского Северного фронта
[8]. Не подстрелили они меня в воздухе, потому как на то приказа не было, а на земле – потому как я был в нашей шинели и, вылетая из гондолы, «молился» как и положено ссыльнокаторжному.
