Джон Стодвик с любовью улыбнулся своей сестре, сердце упрекало его за суровые слова, которые он ей говорил о Мельдоне, и он начал болтать о цветах, позвал матроса, чтобы он сорвал кокосовых орехов, сел и смотрел почти с ребяческим удовольствием.
Место было прелестное, и тень густых деревьев, чудесные цветы, висевшие гирляндами, крики птиц, порхавших под солнцем, – все это радовало глаз.
Больной и его сестра встали и начали прогуливаться, смотря на прелестные зеленые прогалины, на чудные деревья, возвышавшиеся к небу, на синее море, в котором отражалась шхуна. Сцена эта, радовавшая их, не прельщала Эстеру Поф. Блеск надежды померк в ее груди. Она думала, что Дачу следовало бы выслушать ее и прогнать эту мрачную тучу подозрения; но он пустил ее на берег, не говоря ни слова, как бы не заботясь об ее участи, и наконец с глазами, затуманенными слезами, она медленно отошла под деревья, отыскивая местечко, где могла бы облегчить свое бедное сердце и дать волю слезам, которые удерживала так долго.
Она села на ствол упавшего дерева, рыдая так, как будто ее сердце готово было разорваться, и, опустив голову на руки, стонала в своей душевной горечи.
Некоторое время, отдавшись своему горю, она не заметила шороха между деревьями, и только когда она отняла руки от лица, то увидела мулата перед нею на коленях.
Она была так изумлена и испугана, что даже вскрикнуть не могла, но хотела вскочить и бежать. Однако это усилие было бесполезно, потому что, схватив ее за обе руки, мулат удержал ее.
– Тише! – сказал он. – Ради вашей безопасности молчите.
– Пустите меня, – проговорила она хриплым голосом.
– Нет, нет, прелестная Эстера, – шептал он, голос его был тих от сильной страсти. – Зачем вы притворяетесь, будто не узнаете меня, когда знаете меня так хорошо?
– Как вы смеете? – начала она громким голосом. Но его сверкающие глаза, устремленные на нее, производили какое-то страшное обаяние, так что язык отказывался слушаться.
– Как я смею? – засмеялся он. – Это оттого, что я люблю вас теперь более, чем полюбил с первого дня, когда увидел вас в темной конторе в жалкой, холодной Англии. Я любил вас, когда находился с вами в вашем маленьком домике и когда этот ревнивый дурак, ваш муж, прерывал наше свидание своим ненавистным присутствием, а теперь в этом раю природы я люблю вас еще более – гораздо больше прежнего. Все эти недели я жил только для того, чтобы слышать ваш нежный голос.
– Лоре! – проговорила Эстера, широко раскрыв глаза.
– Лоре, ваш Мануэль, который любит вас, – шептал он, и лицо его теперь преобразилось, тупое выражение лица мулата исчезло, и опять явились блестящие глаза кубинца. – Полноте! Вы давно узнали меня, вас одну мое переодеванье не могло обмануть. Я знал, что ни смуглый цвет лица, ни фальшивый шрам, ни притворная хромота, не могут обмануть женщину, которую я люблю и которая любит меня.
Эстера опять хотела встать, но была бессильна в его тисках, и с ужасом чувствовала, что у нее нет сил даже вскрикнуть и просить помощи. Это представлялось ей каким-то страшным кошмаром – голоса слышались с берега, помощь была близка, а она не могла ничего сделать.
– Я боялся, что вы сначала выдадите меня, моя возлюбленная, – шептал он, приблизив свое лицо к ее, так что его горячее дыхание касалось ее щек, – но я боялся напрасно, я должен был ждать и страдать. Не вырывайтесь от меня, вы в безопасности со мной, я наблюдал за ним, за его холодной, грубой жестокостью к вам – видел, как он пренебрегал вами, тою, кто для меня прелестнее всех и для кого я переоделся в одежду грубого матроса, ем грубую пищу, сплю в жалкой берлоге. Эстера, прелестная Эстера, вы вознаградите меня за это, вы будете жить со мной здесь, в дивной солнечной стране, где даже воздух дышит любовью.
– Пустите меня, – умоляла она.
– Нет, нет, – шептал он, – вы не можете быть так жестоки; еще самое короткое время и цель моя будет достигнута и тогда… тогда… О! моя дорогая, я вас люблю… я вас люблю!
Он сжал ее в своих объятиях, и, несмотря на ее усилие, его губы чуть не коснулись ее губ, когда шум приближающихся шагов заставил его вскочить.
Губы Эстеры зашевелились, чтобы позвать на помощь, но он торопливо зажал ей рот рукой, крепко прижал ее к себе и шепнул:
– Одно слово о том, что случилось, и Поф, а может быть, и все его друзья умрут.
Она взглянула на него и задрожала, в глазах его слишком ясно виднелось такое жестокое выражение, что она не осмелилась закричать.
– Сидите, – шепнул он, – я буду наблюдать за вами, и если вы обманите меня, это будет сигналом смерти. Вы моя, Эстера. Вы знаете, что я вас люблю; но я не стану насильно требовать вашей любви, я знаю, что она скоро будет мне принадлежать.
Он проскользнул между низкими кустами, она следила за ним глазами и видела, как он прилег и устремил на нее глаза. Она знала, что если выдаст его, он сдержит слово.
Страх овладел ею, она поняла, что Дач, а может быть, и все находившиеся на шхуне в опасности. Отчасти из страсти к ней, а отчасти и для того, чтобы наблюдать за экспедицией, он успел пробраться на шхуну, выдав себя за простого матроса, и до сих пор его никто не узнал. Вот в чем заключалась тайна того, что Эстера сочла оскорблением от полудикого матроса.
Она опять опустила на руки свое бледное лицо и сидела, дрожа, не смея даже отвечать, хотя слышала голос Бесси.
Что ей делать? Что ей делать? Она не смела теперь говорить, но как только вернется на шхуну, она предупредит Дача об опасности; и если кубинец убьет ее, что ж из этого? Она спасет жизнь своего дорогого мужа.
Но если вместо нее он убьет Дача?
Эта мысль парализовала ее, и холодный пот выступил у нее на лбу, она боялась говорить, чтобы не навредить тому, кого она любила. Она силилась встать, но опять опустилась, дрожа, устремив глаза на то место, где спрятался кубинец, когда Бесси подошла к ней.
– О чем это вы плакали, душечка? – спросила Бесси весело, садясь возле нее на ствол дерева. – Полноте! Все поправится со временем, если только мы подождем.
– Все поправится, если мы подождем, – пробормотала Эстера про себя.
Так ли? Следует ли ей ждать и надеяться или предостеречь Дача.
Да, она расскажет ему, как только вернется на шхуну. Она встала и прошлась с Бесси по берегу, где прежде всех увидела кубинца, с опущенными глазами, медленно хромавшего с раковинами в руках, и опять до такой степени изменившегося, что Эстера спрашивала себя, не представилось ли ей все это происшествие во сне.
Солнце начинало закатываться, Вильсон, Мельдон и два матроса вернулись на шхуну с множеством прелестных птиц.
По возвращении на шхуну у Эстеры опять замерло сердце, потому что кубинец успел шепнуть ей одно слово: «Помните!», и она чувствовала, что не осмелится говорить. Так велико было влияние этого человека над ней, что она провела целый вечер в пытке, чувствуя, что его глаза повсюду следуют за ней, его лицо мерещилось ей за окном. И она была права, потому что Лоре, чувствуя, что она может выдать его каждую минуту, тогда как планы его еще не созрели, наблюдал за нею беспрестанно с намерением принудить ее дать страшную клятву, что она будет молчать.
