Спокойствие прошлой недели нарушалось только раздражением Джона Стодвика против молодого доктора. Не раз он сердито поворачивался к нему спиной и уводил сестру с капризной ревностью, более приличной ребенку, чем взрослому человеку. Доктор принимал все это снисходительно, а Бесси не раз потихоньку плакала.
Она теперь любила Эстеру, как сестра, и поэтому холодно обращалась с Дачем, который, однако, не примечал ничего, занимаясь только огромным богатством, которое добывал для своего товарища и для себя.
На девятый день работа началась по обыкновению. Дач спускался уже пять раз в этот день и теперь спустился в шестой, сменив Паркли. Наполнив ведро с некоторым затруднением, потому что серебра осталось уже мало, он взял топор и начал отрубать кусок корабельного дерева, который мешал ему. Отбросив его на несколько шагов, Дач стал пробовать прутом направо и налево, и хотя, человеку в водолазном костюме не очень удобно приходить в восторг, однако, сердце Дача сильно забилось, когда он увидел пред собой груду слитков уже не серебряных, а золотых.
– Богатство, богатство, золото! – бормотал Дач, подав сигнал, что ему нужно больше воздуха.
Присмотревшись ближе, он увидел, что золото, по-видимому, лежало в маленьких деревянных ящиках, которые сгнили. Дач представлял себе, с каким восторгом это известие будет принято его товарищем, и желал поскорее подняться, чтобы быть свидетелем удивления, с которым будут высыпать ведро, наполненное им.
Наклонившись, он увидел, что песок медленно засыпает золото, взял опять свою лопатку с намерением подальше отбрасывать песок, как вдруг опять почувствовал недостаток воздуха, он дал сигнал, но все-таки воздуха не прибавилось. Подозревая, не случилось ли чего-нибудь с аппаратом, он шел уже к лестнице, когда ему дали сигнал подниматься, и на палубе его встретил Расп со словами:
– Должно быть, что-нибудь испортилось, мистер Дач, воздушный насос следует исправить.
– Он и то довольно продержался, – сказал Паркли, – Расп сказал мне, что там осталось серебра очень немного.
– Да, мистер Поф, я все осмотрел кругом, но везде только дерево и песок.
– Почему вы не сказали этого, прежде чем я пошел? – спросил Дач.
– Я хотел, чтобы вы сами осмотрели и удостоверились, – заворчал Расп.
В это время матросы собрались вокруг них, очевидно, желая слышать, что говорят, и это заставило Дача сказать не то, что он хотел.
– Расп прав, – заметил он, – я прислал последний остаток серебра.
– А кругом-то пробовали прутом?
– Везде, – ответил Дач.
– Ну, – сказал Паркли, – человек никогда не остается доволен, я ожидал большего. Теперь, ребята, надо прочистить аппарат.
– Да, – ответил капитан, – да и палубу надо вымыть, она довольно грязная. Вы работали хорошо, ребята, и за это Полло приготовит вам хороший ужин, и мы выпьем за успех нашей следующей пробы.
Матросы прокричали ура, а Дач, сам не зная почему, промолчал о золоте. Его нельзя было вытаскивать на палубу, пока воздушный насос не будет исправен, а Расп уверял, что это займет весь день, потому что он должен положить новую кожу и резину.
Водолазные одежды повесили сушить, шлемы вычистили. Паркли и доктор унесли батарею, спрятали динамит, раковины выкинули за борт, а Дач, еще никому не сказавший о своем открытии, в каюте курил с естествоиспытателем, который еще раз собирался ехать на берег за птицами и уговаривал и Дача ехать с ним.
– Это дамам принесло бы большую пользу, – сказал Вильсон. – А между тем, мистер Дач, я не могу говорить с мисс Стодвик, – прибавил он со вздохом, – ее брат так грозно на меня смотрит, а если я упомяну о мистрис Поф, вы тоже посмотрите на меня сердито.
Дач рассеянно говорил и «да» и «нет», почти не слушая своего собеседника, но когда он упомянул имя его жены, он вдруг сердито вздрогнул и посмотрел на него.
– Вот именно таким образом мистер Стодвик младший глядит на меня, – простодушно сказал естествоиспытатель, – ревнивым, свирепым взглядом. Я желал бы, чтобы вы не обращались со мной так, – продолжал он серьезно и с умоляющим выражением, – я вас люблю, право. И как это вы можете воображать, будто я имею какие-нибудь нечестные виды на мистрис Поф. Это для меня оскорбительно, мистер Поф, право оскорбительно.
– Милый мой, – сказал Дач, улыбаясь и насмешливо, и презрительно, – я никогда не думал ничего подобного.
– Так зачем же вы смотрите на меня таким образом, – кротко продолжал Вильсон. – Видите ли, – продолжал он с возрастающим энтузиазмом, – я страстно люблю мисс Стодвик, но не имею никакой надежды. Но зачем же вы так сердиты на меня?
– Полно, полно, не будем говорить об этом, – сказал Дач, пожимая естествоиспытателю руку, – есть вещи, о которых не хочется говорить.
– Да, да, разумеется, – сказал Вильсон, пристально смотря на него, – но вы не повторите никому, что я вам сказал?
– Ваше любовное признание не подвергается никакой опасности, – сказал Дач, улыбаясь.
– А мне все-таки кажется, что вы за что-то сердитесь на мистрис Поф. Она очень хорошенькая, и, может быть, немножко неосторожна, – прибавил он простодушно.
– Что вы хотите сказать? – с гневом воскликнул Дач.
– Не сердитесь на меня, мистер Поф, я, может быть, ошибаюсь.
– Говорите! Что вы хотели сказать? – воскликнул Дач, задыхаясь.
– Я только думал, что ей не следовало, может быть, разговаривать с простым матросом, мулатом.
– А разве вы видели, что она разговаривала с ним? – спросил Дач прерывающимся голосом.
– Да, вчера вечером, – ответил Вильсон, – но я никому об этом не говорил, и, разумеется, она делает это только по своей доброте, она очень ласкова.
– Когда это было? – спрашивал, задыхаясь Дач, и лицо его горело от стыда и гнева, что он должен унижать себя такими вопросами.
– Тотчас после сумерек, когда ваши водолазы закусывали внизу. Они, впрочем, тотчас разошлись.
– Благодарю. Не говорите более об этом, – сказал Дач спокойнее. – Может быть, это немножко неосторожно, но, как вы утверждаете, она очень ласкова и добра.
Дач пошел на палубу, потому что воздух в каюте душил его, но Вильсон его остановил.
– Не поедете ли вы с нами на берег пострелять птиц, мистер Поф? – воскликнул он. – Вы еще не были на берегу. Вы все ищете сокровища под водой, когда сокровища на берегу в тысячу раз прекраснее.
– Посмотрю… может быть… не знаю, – ответил Дач.
Он вышел на палубу, где Расп суетился возле воздушного насоса, который он весь разобрал, но так как темнело, он собирал разные винты и вкладывал их в надлежащие места, не завинчивая, а потом закрыл брезентом, чтобы предохранить от ночной росы.
Слова Вильсона, простодушного естествоиспытателя, так взволновали Дача, что у него опять пошла голова кругом. Он было постепенно успокаивался, переходил в какое-то безропотное состояние и покорялся неизбежному. Но такие замечания о поступках его жены сводили его с ума. И когда он облокотился о борт, смотря в чистую воду, где лежало золото, он почти забыл о нем в волнении своего сердца и решился увидеться с Эстерой и потребовать от нее объяснения в ее поведении и таким образом прекратить эту ужасную неизвестность.
