До того как мисс Сибил Чандлер взялась за него, этот дом на Черри-стрит был еще одним кошмарным образцом викторианского стиля. В первый же год она перекрасила унылый серый дом, и он засверкал, как имбирный пряник, всеми оттенками розового и лавандового цветов, заимствованных с пасхального яйца. Поперек переднего портика были подвешены папоротники в кашпо из сделанного ею макраме. Все еще не удовлетворенная, она, поджав свои тонкие учительские губы и взяв трафарет, нарисовала бледно-оранжевую цепь скачущих зайцев вокруг оконных рам на фронтоне. Закончив работу, она подписала ее небольшими замысловатыми буквами около щели почтового ящика на двери. Результаты настолько ей понравились, что ниже появилась краткая характеристика:
«Работа мисс Сибил Чандлер, школьной учительницы на пенсии, председательницы общества друзей публичной библиотеки Вайнетта, страстной почитательницы В.Б.Йетса, Э.Хемингуэя и прочих, бунтарки».
Потом, сообразив, что все это слишком смахивает на эпитафию, она закрасила надпись еще одним зайцем, удовлетворившись первой строкой.
Все же последнее слово, написанное на двери, застряло у нее в голове, и даже сейчас она вспоминала о нем с удовольствием. Бунтарка. Как дивно звучит это слово! Было бы прелестно, если бы это слово действительно было начертано на ее надгробном памятнике! Сначала ее имя, потом даты рождения и смерти (будем надеяться, в далеком будущем), а потом единственное слово — «Бунтарка».
Вспоминая о великих бунтарях прошлого, описанных в литературе, она понимала, что вряд ли к ней применимо столь звучное слово. Во-первых, ее бунт начался только двенадцать лет назад, когда в возрасте пятидесяти четырех лет она бросила работу учительницы в престижной бостонской школе для девочек, которой занималась тридцать два года, упаковала свои пожитки и двинулась в Техас. Как ее подруги судили и рядили, полагая, что она потеряла разум, а заодно и солидную часть пенсии! Но мисс Сибил никого не слушала; ей до смерти надоела унылая предсказуемость ее жизни.
Долетев из Бостона до Сан-Антонио, она переоделась в туалетной комнате, сняв плотный шерстяной костюм с худого, высохшего тела и распустив аккуратный узел волос с проседью.
Надев впервые в своей жизни голубые джинсы и пеструю блузку, она вернулась на свое место и оставшуюся часть полета восхищалась своими красными кожаными сапогами из телячьей кожи и читала Бети Фридан.
Мисс Сибил выбрала Вайнетт, закрыв глаза и ткнув указательным пальцем в карту Техаса. Школьный совет нанял ее, в глаза не видя, на основании резюме, польщенный, что столь квалифицированная учительница желает работать в их небольшой средней школе. Поэтому, когда после назначения она впервые явилась в школу в цветастом хлопковом костюме, с трехдюймовыми серебряными серьгами и в своих замечательных красных кожаных сапогах, первым желанием директора было уволить ее так же быстро, как и наняли. Директор немного успокоился, когда мисс Сибил пронзила его взглядом своих маленьких учительских глаз, заявив, что не потерпит на уроках бездельников. Через неделю она начала преподавать, а через три недели ошеломила библиотечный совет, потребовав возвращения романа «Над пропастью во ржи», удаленного ранее из школьной библиотеки.
Дж.Д.Сэлинджер вновь появился на библиотечных полках, выпускной класс повысил свои оценки на устных экзаменах по английскому на сто пунктов по сравнению с прошлогодним выпуском, а мисс Сибил Чандлер потеряла свою девственность с Б.Дж.Рендаллом, владельцем магазина электробытовой техники, который полагал, что она — лучшая женщина на свете.
Все шло прекрасно, пока не умер Б.Дж. и в шестьдесят пять лет ей не пришлось уйти в отставку из школы. Она бесцельно бродила по своей небольшой квартире; у нее сразу оказалось слишком много времени, слишком мало денег и не о ком было заботиться. Как-то поздно вечером она вышла из своей маленькой квартирки и отправилась в центр города. Именно там Далли и обнаружил ее сидящей в одной ночной рубашке в разгар грозы на обочине тротуара перед вывеской «Мейн и Элвуд».
Мисс Сибил взглянула на часы, положив телефонную трубку после еженедельного междугородного разговора с Холли Грейс, и внесла латунную лейку в гостиную викторианско-пасхального дома Далли, собираясь ухаживать за растениями. Еще несколько часов — и ее мальчики будут дома. Перешагнув через одного из псов Далли, она поставила лейку и присела на стул перед залитым солнцем окном, позволив памяти унести ее через годы, в зиму шестьдесят пятого года.
Она только закончила проверять «Юлия Цезаря» в своем классе, где вела коррективный курс английского языка, как дверь комнаты открылась и ввалился долговязый молодой человек, которого она раньше не видела. Она тут же решила, что он слишком красив, и это не к добру, с его небрежной походкой и наглой физиономией. Он швырнул регистрационную карточку ей на стол и, не ожидая приглашения, направился в конец класса, где плюхнулся на свободное место, вытянув длинные ноги через проход. Мальчики внимательно разглядывали его, девочки хихикали и вытягивали шеи, стараясь рассмотреть его получше.
Затем он откинулся на стул и заснул.
Мисс Сибил ожидала благоприятного момента, пока не прозвенел звонок, и тогда подозвала его к своему столу. Он стоял перед ней, засунув один палец в передний карман джинсов, с откровенно скучающим выражением. Она сверила по карточке его фамилию, проверила его возраст — почти шестнадцать лет — и сообщила ему о правилах поведения в классе:
— Я не разрешаю опаздывать, жевать резинку или лодырничать. Напиши краткое описание своей жизни и завтра утром положи мне на стол.
Далли с минуту изучал ее, а потом вынул палец из кармана джинсов.
— А пошла бы ты на… леди.
Конечно, такое заявление заинтриговало ее, но прежде, чем учительница смогла найти достойный ответ, парень небрежно вышел из комнаты. Мисс Сибил глядела на пустой дверной проем, и в ее душе росло волнение. Она видела проблеск ума в этих угрюмых голубых глазах! Удивительно! Она тут же поняла, что парня снедает нечто большее, чем просто наглость. Это же был другой бунтарь, похожий на нее!
Ровно в семь тридцать вечера того же дня она постучала в дверь неказистого двухквартирного дома, и ей открыл человек, значившийся в регистрационной карточке опекуном мальчика, — устрашающего вида тип, которому не было и тридцати. Она представилась и объяснила суть дела; хозяин удрученно покачал головой.
— Далли начал себя плохо вести, — сказал он. — Мы вместе уже несколько месяцев, и все шло нормально, но ребенку нужны дом и семья. Поэтому я ему сказал, что мы собираемся обосноваться хотя бы здесь, в Вайнетте. Я думал, что, может быть, он успокоится, если будет регулярно ходить в школу, но в первый же день Далли все испортил, ударив учителя гимнастики.
Мисс Сибил презрительно фыркнула.
— Самый гнусный тип в школе. Далли правильно сделал. — Она услышала позади себя какой-то шаркающий шум и поспешно исправилась:
— Я, конечно, не одобряю насилие, но могу представить, что иногда оно полностью оправданно.
Затем она обернулась и сказала долговязому, слишком симпатичному мальчику, ссутулившемуся в дверном проеме, что пришла проверить его домашнее задание.
