Вскоре узнали, что Трубецкой укрылся в австрийском посольстве – посол, граф Лебецельтерн, приходился ему свояком. К нему отправили управляющего Министерством иностранных дел Нессельроде с требованием выдачи. Посол сперва пытался протестовать. Но Нессельроде настоял на своем. Доставленный к царю, Трубецкой запирался. Его предупредили об уликах. Нет, он твердил, будто ничего не знает. Предъявили черновик – сразу сломался. Упал на колени перед Николаем, ползал в его ногах. Но у государя были и другие дела. Допросы он поручил генералу Левашову. Хотя о задержанных и результатах допросов велел докладывать себе лично.
В городе было тихо. А большинство нижних чинов, участвовавших в восстании, просто… возвратились в казармы. Сожалели, что поддались на обман. Царь решил, что держать войска под ружьем больше нет нужды. Прежде чем распустить их, велел построить. Объехал полки, вставшие на Дворцовой, Адмиралтейской, Сенатской площадях, Английской набережной. Благодарил их за верность долгу, за проявленное усердие. Здесь же по распоряжению Николая был построен бунтовавший Флотский экипаж. Но он пошел на Сенатскую за своими офицерами, а потом первым, в полном составе, раскаялся. Николай проявил поистине царскую милость. Простил матросов. Возвратил им знамя, и экипаж тут же привели к присяге.
А во дворец привозили все новых задержанных. Некоторые приходили сдаваться сами. Но поведение тех, кто намеревался ниспровергнуть империю и династию, строить какую-то новую Россию, до сих пор вводит в шок исследователей. Они сдавали своих целыми пачками! Сыпали именами сообщников, чуть ли не наперегонки. Цеплялись за надежды спасти шкуры, писали покаянные письма императору, предлагая услуги по раскрытию «всех сокровенных сторон заговора».
Вот тогда стали всплывать связи с очень крупными фигурами. Царь писал брату Константину: «Все это восходит до Государственного совета, именно до Мордвинова». В разговоре с Карамзиным упомянул, что и Сперанского «не сегодня, так завтра, может быть, придется отправить в Петропавловскую крепость». Большие подозрения падали на сенатора Сумарокова, на начальника гвардейской пехоты генерала Бистрома и командира Финляндского полка Моллера – фактически устранившихся от подавления мятежа.
17 декабря Николай учредил для расследования Особый Комитет (Следственную Комиссию), в него вошли военный министр Татищев, великий князь Михаил Павлович, Голицын, новый генерал-губернатор Петербурга Голенищев-Кутузов, генерал-адъютанты Бенкендорф и Левашов. Но… сам же царь определил принцип работы. Не искать виновных. Каждому заподозренному давать возможность оправдаться. Из-за этого даже декабристов Якубовича и Назимова, нагло отвергавших обвинения, отпустили на свободу. Хотя вскоре добавились новые улики, и они вернулись за решетку. А для Сперанского, Мордвинова и других высокопоставленных лиц вроде бы не нашлось достаточных доказательств виновности. Они остались при своих чинах и должностях.
20 декабря царь провел первый прием дипломатического корпуса. Сделал заявление, что мятеж ни в коем случае не был династической междоусобицей. Это был результат заговора группы офицеров, заразившихся заграничными революционными учениями. Солдат они повели за собой обманом, «а потому восстание это нельзя сравнивать с теми, что происходили в Испании и Пьемонте. Слава Богу, что мы до этого еще не дошли и не дойдем никогда». Николай подчеркнул, что пример нашей страны, вскрывающей и зачищающей гнойник, оказывает тем самым большую услугу для всей Европы. Благодарил Бога, что «в России нет данных» для революции [34].
Конечно, перед иностранными дипломатами государь сгладил картину. Он чувствовал, откуда «ветер дует», и брату Михаилу сказал более откровенно: «Россия на пороге революции, но, клянусь, она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жизни, пока Божьей милостью я буду императором» [35]. Сгладил и кровавые последствия восстания, чтобы не омрачать начало царствования. Число жертв не называлось и неизвестно до сих пор. Исследователи оперируют данными некоего чиновника министерства юстиции Н. Корсакова. Но при внимательном анализе они представляются недостоверными. Очевидно, это фальшивка.
Согласно этим данным, всего погибло 1271 человек, из них 1 генерал (умерший Милорадович), 1 старший офицер (Стюрлер), 17 младших офицеров, нижних чинов 321, посторонних людей 903 (в том числе 79 женщин и 150 детей). Такие цифры вызывают недоверие хотя бы из-за 17 младших офицеров. Среди заговорщиков не было убитых и даже раненых. Об этом с удивлением писали сами декабристы. Значит, из правительственных войск? Но это была Лейб-гвардия, где служил цвет дворянства, аристократы. Замолчать гибель 17 офицеров было никак невозможно. А таковых не зафиксировано ни одного.
Среди простонародья были жертвы от пальбы мятежников. Потом площадь очищали, и вокруг восставших скапливались лишь самые буйные. В такой обстановке более чем сомнительно, чтобы на Сенатской осталось столько женщин и детей. Когда заговорили пушки, и толпа ринулась спасаться, многие пострадали в давке. Но все равно 903 погибших представляется крайне завышенным числом. Очевидно, пропагандистским, для дискредитации «царизма». Хотя здесь-то чего на «царизм» пенять? Чужой кровью оплачивались амбиции и ложь. Ведь ни солдаты, ни чернь так и не знали истинных целей заговорщиков! А Николай говорил брату Михаилу: «Самое удивительное, что нас не убили». Впрочем, беда все же задела его семью. Для царицы переживания 14 декабря обернулись тяжелой нервной болезнью, которой она страдала всю жизнь.
Но трагедией на Сенатской площади попытка смуты еще не завершилась. Оставалось «Южное общество», многочисленное и лучше организованное, чем «Северное». Даже арест Пестеля не парализовал его. Руководство взяли на себя командир батальона Черниговского пехотного полка Сергей Муравьев-Апостол и его брат Матвей. Наметили захватить Киев, соединиться с поляками. Штаб Черниговского полка располагался в городке Василькове на Киевщине, подразделения были разбросаны по окрестным селам. Муравьев-Апостол с братом отправились в Житомир, договорились о совместном выступлении с командирами Ахтырского и Александрийского гусарских полков. Но братья отчалили назад, а в Житомир пришло известие о разгроме столичного мятежа. Гусары сразу передумали бунтовать.
А в Васильков в это время приехали жандармы с предписанием командиру полка Гебелю арестовать Муравьева-Апостола. Его не было. Между прочим, хорошая иллюстрация, насколько разболталась дисциплина в армии при Александре I. Командир батальона куда-то делся, и командир полка не представляет, куда и надолго ли? Полковник Гебель с жандармским подпоручиком выехали искать его. Но и заговорщик Михаил Бестужев-Рюмин помчался предупредить своих. Обогнал Гербеля и перехватил Муравьевых на дороге. Свернули в село Трилесы, там стояла рота их сообщника, поручика Кузьмина. Но и Гебель 29 декабря случайно заехал к Кузьмину – узнать, не видал ли он Муравьевых. Застал у него братьев, объявил арестованными, велел сдать оружие. Однако те предложили полковнику перед дорогой попить чаю, он легкомысленно согласился.
А братья как раз ждали на совещание других заговорщиков. Появились штабс-капитан Соловьев, поручики Щепилло, Сухинов, Кузьмин. Стали кричать на Гебеля, что он хочет «погубить Муравьевых». Щепилло схватил у караульного ружье и ударил полковника штыком. Взялись за ружья и его товарищи. Гебель выскочил во двор, его настигли, стали колоть. Нанесли 14 ранений в грудь, в живот, в голову, в спину, сломали руку прикладом и бросили умирать. Но все же ранения оказались не смертельными, полковника спас рядовой Максим Иванов. Перевязал и увез от убийц.
