А они взбунтовали роту. Двинулись по селам, собирая подразделения своего полка. 30 декабря вошли в Васильков, захватили оружие и полковую казну, 17 тыс. рублей серебром и 10 тыс. ассигнациями. Муравьев-Апостол беззастенчиво лгал. Своего младшего брата Ипполита представлял солдатам, как курьера от «императора» Константина, приехавшего с приказом идти в Варшаву. Уверял, будто он, Муравьев-Апостол, назначен командиром полка вместо Гебеля. Будто на сторону Константина перешла вся дивизия, и вскоре вся армия присоединится.
Майор Трухин пробовал вразумить солдат, его избили. А «верность» подчиненных подогревали деньгами, как раз на это пошла полковая казна. Те напивались, дисциплина стала разваливаться. Предводители хотели идти на Киев, взбунтовать там гарнизон, а заодно и крестьян, горожан. Рассчитывали на поддержку соседних полков, гусар. 31 декабря выступили к ним, на Житомир. Добрались до Мотовиловки и узнали, что никто их не ждет, никто не восстал. Повернули на юг, на Белую Церковь – туда помчался подпоручик Вадковский, обещал поднять свой полк, 17–й егерский.
Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин пытались придать восстанию идейный характер. В Мотовиловке зачитывали перед солдатами составленный ими «Православный катехизис»: откровенно еретический и масонский. Провозглашалось – Бог создал человека, «чтобы он был свободен и счастлив», «Почему же русский народ и русское воинство несчастно? – Оттого, что цари похитили у них свободу». Делались выводы, что «Бог создал всех нас равными», а цари «прокляты от Него как притеснители народа», «присяга царям богопротивна». Дескать, «святой закон» повелевает русскому народу и воинству «раскаяться в долгом раболепии», низложить «неправду и нечестие тиранства» [36].
Но извращения Священного Писания ничего хорошего не дали. Мало того, они противоречили изначальной лжи об «императоре Константине». А признание всех «равными» и отрицание присяги вызвали полную анархию. Нижние чины стали выходить из-под контроля, грабить. Первым делом искали спиртное. В той же Мотовиловке разгромили трактир и израсходовали 360 ведер «водки и прочих питий»! Упивались, обливали водкой друг друга. Врывались в дома. Забирали вино, любые вещи, какие приглянулись. Впоследствии комиссия, опрашивая пострадавших, составила огромный перечень похищенных кожухов, шапок, рубах, исподнего, даже женских юбок и чулок. Били хозяев, насиловали баб.
Всего за несколько дней «освободительного похода» полк превратился в буйные непросыхающие толпы. Офицеры не осмеливались прекратить безобразия, чтобы подчиненные хоть как-то слушались их. Самые здравомыслящие солдаты стали просто исчезать. Капитан Козлов со своей ротой присоединился к мятежникам только для того, чтобы не повторить участь Гебеля или Трухина. Но держал солдат под собственным влиянием, и, в общем разгуле, увел роту прочь.
А в Белой Церкви явившегося туда Вадковского сразу арестовали. Полк, который он хотел взбунтовать, немедленно отвели подальше. 2 января, дойдя до села Пологи, черниговцы узнали – их ждут не соратники, а правительственные войска. Повернули на запад. Но их уже обкладывали с разных сторон, и навстречу выдвигался отряд генерала Гейсмара, кавалерия и артиллерийская рота. Муравьев-Апостол услышал о них от крестьян, но даже сейчас лгал солдатам, чтобы не разбежались – это свои, идут к нам на соединение. 3 января возле села Устимовки увидели развернутые орудия.
Муравьев-Апостол все еще надеялся, что по «своим» огонь не откроют. А там, глядишь, перейдут на их сторону. Приказал идти прямо на пушки без выстрелов. Но когда мятежники не выполнили требований остановиться, орудия ударили ядрами. Офицеры-заговорщики кричали и звали вперед. Тогда по ним шарахнули картечью. Черниговцы заметались, падали убитые. Щепилло сразило наповал. Раненый Ипполит Муравьев покончил с собой. Кузьмин, тоже раненый, еще силился звать солдат в общую атаку. Понял, что не получится, и застрелился.
Да и какая там атака! Воинство было пьяным вдребезги. После боя осмотрели ружья – большинство солдат не удосужились их зарядить. У многих вместо кремней стояли деревянные заглушки. В одно ружье зарядили наоборот, сперва пулю, потом порох. В другое – вместо заряда забили свечку… Муравьева-Апостола ранило в голову. Он еще схватил знамя, собирая бойцов. Увидел – правительственная конница. Вскочил на лошадь. Но свой же солдат Буланов ударил ее штыком, чтобы начальник не удрал. Сказал: «Вы нам наварили каши, кушайте с нами!» Все было кончено. В плен попали 6 офицеров и 895 нижних чинов.
ГЛАВА 12.
О «ЗВЕЗДЕ ПЛЕНИТЕЛЬНОГО СЧАСТЬЯ»
Допрос декабристов в Особом следственном комитете
Представляется не случайным, что только 29 декабря, когда до южных городов дошли известия о подавлении мятежа и воцарении Николая, из Таганрога двинулась процессия с царским гробом. И опять это сопровождалось загадками. Царица Елизавета Алексеевна с телом мужа не поехала. Сославшись на плохое самочувствие, осталась в Таганроге. Везли гроб очень медленно, с остановками в крупных городах. 28 февраля 1826 г. Николай I встретил кортеж в Царском Селе. Для прощания гроб выставили закрытым. Вскрыли крышку лишь ненадолго, для царской семьи. Впрочем, это понятно. Даже набальзамированный покойный слишком долго оставался непогребенным. И насколько можно было опознать его, большой вопрос.
13 марта прошли похороны в Петропавловском соборе. Супруга на них так и не приехала. Она собралась в путь лишь в апреле. По некоторым сведениям, при вскрытии гроба у императрицы-матери возникли сомнения, ее ли сын перед нею. Насколько достоверны эти упоминания, неизвестно. Но Мария Федоровна зачем-то выехала встречать невестку. Остановилась в Калуге, ожидая ее. Однако Елизавета Алексеевна не доехала до Калуги всего 90 верст. 3 мая она прибыла в захолустный Белев. Остановилась в доме купца Дорофеева. Ни с кем не общалась, сразу ушла отдыхать.
Непонятным образом рядом с Елизаветой не оказалось ее духовника. Ночью в дом позвали священника местного духовного училища, он исповедовал и причастил некую «закутанную женщину». А под утро хозяев разбудили известием, что императрица умерла [37]. В Белеве даже условий для бальзамирования не было, и бригада лейб-медиков уже вернулась в Петербург. Протокол вскрытия составил личный врач Елизаветы Стофреген. Гроб по распоряжению Николая I был запаян. 13 мая его доставили в столицу, 21 июня похоронили. Вероятно, царь и его родные уже поняли – дело неладно. Но тайну сокрыли в своей семье. Дневники и другие бумаги Елизаветы Алексеевны Николай I и императрица-мать уничтожили.
А в 1830-х под Тихвином появилась странница Вера Александровна. О своем прошлом молчала, молилась по монастырям. Ей отдавали детей для обучения грамоте и молитвам, а она была очень образованной, знала несколько языков. Но полиция арестовала ее за отсутствие паспорта. В Валдайской тюрьме на вопросы о фамилии и происхождении она ответила следователю: «Если судить по-небесному, то я – прах земной, а если по-земному, то я – выше тебя» [38]. После чего замолчала навсегда. Ее поместили в дом умалишенных. Через некоторое время о ней узнала графиня Орлова-Чесменская. Та самая, что была близка к Елизавете Алексеевне, организовывала с Фотием удар по еретикам и сектантам.
