В европейской свистопляске Николай I очутился в сложном положении. С точки зрения монархического права занятие французского трона Луи Филиппом, как его называли, «королем-гражданином», выглядело совершенно незаконным. Но поползли вдруг по швам принципы Священного Союза, которые царь считал основой своей международной политики. Главные партнеры в этом Союзе, Австрия и Пруссия поспешили признать Луи Филиппа – даже без консультаций с Россией! А Николаю Павловичу новый французский король прислал личное письмо, будто согласился занять престол вынужденно, спасая страну от общего мятежа и хаоса. Выражал желание поддерживать со всеми европейскими государствами мир и дружбу.
Скрепя сердце, ради сохранения союза с Пруссией и Австрией, царь тоже признал Луи Филиппа. Но ответил ему – дружественные связи будут возможны лишь в том случае, если будут поддерживаться обязательства по существующим договорам. И отношения с новыми властями Франции стали более чем прохладными. В частных разговорах Николай предсказывал: если создан прецедент, когда мятежники возвели Луи Филиппа на трон, то рано или поздно его скинут таким же образом (что и исполнилось в 1848 г.).
Но в России в это же время добавилось собственное бедствие – эпидемия холеры. Она началась в Индии, из Персии проникла в Закавказье. В Тифлисе, когда обнаружилась холера, большинство жителей в ужасе разбежалось. Власти пытались остановить распространение заразы карантинами. А это вызвало другие негативные последствия. В Севастополе холеры не было, но в марте 1830 г. город закрыли на карантин, людям запрещали выходить из домов. Нарушился подвоз продуктов, купцы взвинтили цены, народ возмущался. В мае по всему городу ограничения сняли, но для Корабельной слободы, населенной мастеровыми и беднотой, карантин продлили на 2 недели, потребовав от жителей на время выселиться за город. Они взбунтовались, присоединились матросы. Расправлялись с купцами за дороговизну, убили губернатора Столыпина и нескольких офицеров, силившихся восстановить порядок.
Гарнизон отказался подавлять бунт, и перепуганный комендант Турчанинов отменил карантин. Город 5 дней был в руках мятежников. Потом подошла армейская дивизия и усмирила их. 7 зачинщиков по приговору суда расстреляли, около тысячи отправили на каторгу, 4200 расселили по другим городам. Турчанинова «за малодушие и совершенное нарушение своих обязанностей» лишили всех чинов, наград и разжаловали в рядовые. А в Тамбове поползли слухи, что холеру распространяют отравители. 5 тыс. горожан разгромили больницу, захватили в заложники губернатора Миронова, его лишь на следующий день отбили жандармы. Миронов хотел усмирить беспорядки, приказал местному батальону стражи стрелять по толпе – он отказался. Опять усмиряли регулярными войсками, но здесь обошлось без убийств, и наказания были мягче, 8 зачинщиков выпороли, 2 осудили на каторгу. Батальон, не выполнивший приказ, отправили на Кавказ.
В августе 1830 г. холера появилась и в Москве. Власти развернули временные холерные больницы, дороги перекрыли карантинами. Из-за этого помещики, проводившие лето в деревнях, вынуждены были остаться там на неопределенное время – в том числе Пушкин, застрявший в Болдине (как раз холера обеспечила ему плодотворную «болдинскую осень», он завершил «Евгения Онегина», написал «Повести Белкина» и «Маленькие трагедии», отразив царившие настроения в «Пире во время чумы»). А в Москве царила паника, состояние обреченности. Хозяйственная жизнь была парализована, закрылись банки, рынки, учреждения.
Но в разгар бедствия, 27 сентября, жителей как громом поразило известие – к ним едет царь! Не щадя себя, он прибыл в эпицентр смертоносной эпидемии. Ободрил людей своим присутствием, молился вместе с ними в Успенском соборе. Лично руководил противоэпидемическими мерами городского и губернского начальства. Да, Россия в эти дни как бы заново узнала Николая Павловича, без колебаний готового жертвовать собой ради подданных. Он оставался в Первопрестольной целую неделю, до 7 октября, и москвичи воспрянули духом, очень высоко оценили его приезд. Пушкин, восхищенный поступком царя, посвятил ему стихотворение «Герой».
Зато польских «патриотов» холера очень обрадовала. Победу либералов в Париже они восприняли как собственную, как начало общеевропейской революции. Волнения в Италии и Пруссии, взрыв в Бельгии подтверждали их надежды. А в России эпидемия, карантины, бунты! Казалось, что лучшей обстановки для восстания и представить невозможно. Заговорщики сколачивали отряды, перетянули на свою сторону авторитетных генералов Хлопицкого, Круковецкого, Шембека. Выступление наметили на 26 ноября, и сигналом должно было стать убийство Константина Павловича. По улицам Варшавы расклеили прокламации с откровенным намеком на это – объявление, что Бельведерский дворец (где жил наместник) с нового года «отдается в наем». Однако о планах революции слишком много болтали. Дошло до супруги Константина графини Лович, и она предупредила мужа, великий князь перестал появляться на улицах. Но «патриоты» нашли новый козырь для агитации.
Король Нидерландов Виллем I хотел все же усмирить Бельгию, направил на нее основные силы своей армии. Она стала громить добровольческий фрайкор. Не тут-то было, на помощь бельгийцам выступили французские войска. Тогда Виллем воззвал к державам Священного Союза – России, Австрии, Пруссии. Дело уже пахло раздуванием международного пожара, и Австрия откликнулась, обратилась к царю. Он тоже не забыл заключенных договоров. 5 октября из холерной Москвы дал распоряжения графу Чернышеву о подготовке к походу. Намечалось послать три русских и Литовский корпуса, кавалерийский резерв и Польскую армию. По просьбе австрийцев, главнокомандующим над объединенными силами двух держав был назначен Дибич, поразивший Европу прорывом за Балканы. Впрочем, Николай надеялся обойтись без войны, демонстрацией силы. Но полагал, если даже дойдет до сражений, необходимо «доказать якобинцам всех государств, что их не боятся» [55].
Вот тут-то польские заговорщики взялись возмущать военных, шляхту, ремесленные цехи, студентов, что поляков хотят использовать против идейных «братьев» – французов и бельгийцев. Сразу стоит оговориться, что это был лишь предлог. Восстание готовили уже давно, и подходящие случаи выискивали неоднократно. И на самом-то деле никакой поход вообще не состоялся бы. Потому что ловить рыбку в мутной воде вокруг Бельгии уже взялась Англия. Она организовала здешнюю смуту, но никак не хотела, чтобы страна досталась французам. В декабре 1830 г. лорд Палмерстон созвал Лондонскую конференцию, жонглировал лозунгом «права наций на самоопределение» и предложил независимость Бельгии.
Его поддержала Пруссия, считавшаяся ближайшей союзницей России. При этом дала понять – даже в случае нападения французов на Австрию она окажет лишь «моральную поддержку». Но тогда и австрийцы сразу отказались от военных действий. Вместе с Англией и Пруссией признали независимость Бельгии, и опять без консультаций с Россией. Николай I увидел – никаких идеалов Священного Союза больше нет. Все играют в собственные игры. Царь указал, что в подобном раскладе «Россия никогда не принесет в жертву ни своих денег, ни драгоценной крови своих солдат». Как раз в это время, в конце 1830 г., он повернул от «панъевропейской» политики Александра I к национальной, руководствуясь сугубо российскими интересами. Николай Павлович приходил к выводу, что такой поворот «ставит нас в положение новое, одинокое, но, я осмелюсь высказать это – положение почетное и достойное нас» [56]. Но польские «патриоты» предлогом уже воспользовались, и сигнал прозвучал.
