После бомбардировки французы и англичане стали приближаться к русским позициям траншеями. Меншиков опасался штурма. К нему начали подходить войска с Дуная, и он решил провести частную операцию. Отвлечь врагов от Севастополя, заставить рассредоточиться на другие направления. Поручил это генералу Липранди, выделив ему 16 тыс. пехоты и конницы. Под Балаклавой высмотрели участок послабее, где стояли турки. 13 октября два полка пехоты атаковали их, захватили полевые укрепления, 11 пушек. В возникшую брешь ворвались гусары и уральские казаки, понеслись на британский лагерь. Их отбросили, и за ними погнались английские драгуны. Но наша конница подвела их под огонь батарей, покосивших драгун картечью.
А на помощь им уже скакала Легкоконная бригада генерала Кардигана. Элитная, она комплектовалась молодежью из знатных семей, офицеров в ней было больше, чем нижних чинов (в Англии офицерские патенты покупались, и патент в Легкоконной бригаде стоил очень дорого). Эта кавалерия на великолепных породистых лошадях смяла уральцев. Ворвалась на батареи, рубила прислугу. Но во фланг англичанам врезались русские уланы, подоспела и пехота. Бригаду почти уничтожили, погибло 400 человек, 60 было ранено, 23 взяли в плен.
Липранди, в общем-то, свою задачу выполнил, отвел отряд. А в Англии гибель Легкоконной бригады вызвала страшный шок, Кардигана отдали под суд. Но и задумка Меншикова не удалась. Сил у врагов было много, заставить их развернуться от Севастополя не удалось. Зато преждевременная атака на уязвимые места показала их неприятелям. Они выдвинули на опасный правый фланг дополнительные французские контингенты, укрепляли подступы к Балаклаве, Сапун-гору.
А к Меншикову прибыл с Дуная целый корпус, его армия достигла 100 тыс. Он наметил решительный удар. Рано утром 5 ноября под прикрытием густого тумана русские пошли в атаку на Черной речке под Инкерманом. Но место выбрали неудобное – овраги и горы, заросшие кустарником. В тумане колонны сбивались с направлений, вступили в бой по частям. Главный отряд генерала Соймонова, 15 тыс. солдат, обрушился на англичан. Во встречной штыковой сбил их с позиций, но нарвался на залпы картечью в упор. Был смертельно ранен Соймонов, получили ранения генерал Вильбоа и несколько командиров полков. Солдаты смешались, повернули обратно. Появился генерал Павлов со свежей дивизией, снова повел вперед. Англичан смяли, громили, они откатывались в беспорядке.
Несколько русских отрядов специально должны были отвлечь французов. Генерал Тимофеев с одним Минским полком задачу выполнил, сковал три дивизии неприятеля, а когда его стали преследовать, подвел французскую бригаду под наши батареи, ее расстреляли. Но отряд генерала Горчакова, изображавший наступление на Сапун-гору, ограничился перестрелкой. Там стояли зуавы генерала Боске – лучшие войска французов, с боевым опытом войны в Алжире. Боске понял, что его лишь отвлекают, и ринулся выручать англичан. Вломился во фланг наступающих русских, опрокинул их. Руководивший операцией генерал Данненберг приказал отходить. И вдобавок подоспели французские пушки, полили отступающие колонны картечью.
Наши войска потеряли 3,5 тыс. убитых. 1 генерал погиб, 6 было ранено. У противника урон был примерно такой же, 4 убитых генерала, 8 раненых. Севастополю сражение никакой пользы не принесло. Хотя царь не обвинял Меншикова в поражениях. Наоборот, ободрял. После битвы на Альме писал ему: «Одно меня подкрепляет – слепая вера в Промысел Всевышнего, Которому смиренно покоряюсь. Буди воля Его!» После неудачи под Балаклавой: «Скажи вновь всем, что я ими доволен и благодарю за прямой русский дух, который, надеюсь, никогда в них не изменится. Пасть с честью, но не сдаваться и не бросать» [129].
Однако стали сказываться особенности самого Меншикова. Натурой он был очень неоднозначной. Умный, талантливый, прекрасный организатор. В прошлой турецкой войне показал себя блестяще. На Альме он и впрямь сделал все, что мог. И Севастополь начал укреплять именно он. Но Меншиков был и капризным, избалованным. Справлялся с очень трудными задачами, если сам вдруг не терял к ним интерес. Был известным циником, скептиком, остроумцем. А некоторые его поступки до сих пор вызывают вопросы. Например, его неприятие новинок. Он боялся железных дорог и никогда не ездил на поезде. А при обороне Севастополя отказался от морских мин. Если бы они имелись, то не потребовалось бы топить корабли на входе в бухту.
600 ракет Константинова Меншиков все же заказал. Они прибыли как раз в сентябре, к началу осады. Но князь распорядился провести 10 пробных пусков с 4-го бастиона, причем неграмотно – по одной ракете, а не залпами. Объявил, что оружие неэффективное, ракеты отправил на склад, а ракетчиков перевел в артиллерию. Только позже, после отставки Меншикова нашелся энтузиаст, подполковник Пестич, создал передвижную ракетную батарею на 5 тележках. И применяли ракеты очень хорошо, накрывая позиции и скопления противника. Но технический консерватизм у Меншикова сочетался с редким духовным вольнодумством (и масонством).
С началом войны Николай Мотовилов, биограф и «служка» Серафима Саровского, послал царю для воинов копию иконы Пресвятой Богородицы «Умиление» – перед которой всегда молился и преставился батюшка Серафим. Николай Павлович знал о святом, отнесся к иконе очень почтительно, отправил Меншикову в Севастополь. Но, как потом рассказал Мотовилову адмирал Кислинский, командующий «не придал ей никакого значения… Она долго хранилась в пыльном чулане, пока не последовал о ней запрос самого государя (!). Только тогда икону извлекли на свет и поставили на северной стороне оборонительных сооружений. Как известно, только эта сторона и не была взята неприятелем». Тот же Кислинский поведал, как архиепископ Херсонский Иннокентий привез в Севастополь чудотворную Касперовскую икону Божьей Матери. Выслал гонца к Меншикову, чтобы святыню встретили подобающим образом. Велел передать: «Се Царица Небесная грядет спасти Севастополь». Меншиков отправил гонца прочь: «Передай архиепископу, что он напрасно беспокоил Царицу Небесную – мы и без Нея обойдемся» [125].
А ведь горячо молился и царь со своей семьей, молились люди по всей России! И помощь Свыше действительно была! Врагов не оставляли напасти, болезни. Умерли оба главнокомандующий, начинавшие Крымскую кампанию, Сент-Арно и Раглан. 14 ноября на море разразилась страшная буря. В Балаклавской и Камышовой бухтах защита от непогоды оказалась недостаточной, погибли 53 неприятельских военных корабля и транспортных судна, больше тысячи человек. У Евпатории потерпели крушение еще 2 линейных корабля и 3 паровых корвета. А на разбитых и потонувших транспортах находился весь груз зимней одежды и медикаментов для англо-французской армии. Она отчаянно мерзла, это умножало болезни.
Николай Павлович со своей глубокой верой сохранял самообладание во всех неудачах. «Крайних» и «козлов отпущения» не искал. Старался воодушевить подчиненных. Писал Меншикову: «Спасибо нашим молодым саперам и минерам. Старый их товарищ радуется душевно их успехам» [126]. «Хотелось бы к вам лететь и делить участь общую, а не здесь томиться беспрестанными тревогами всех родов» [124]. И полетел бы. Так же, как на турецкую войну. Но теперь место государя было в центре управления всей державой. Самые жаркие бои шли в Крыму, но этот театр боевых действий был не единственным. И не главным!
