Но чтобы слушать такое... В таких случаях Терехова проявляла железный характер. Она спокойно, словно сапер, уложила в сумку свои причиндалы, мягко щелкнула замком.
— Понимаю вас, Герман Семенович. И прощаю. Сейчас вам надо успокоиться, поехать домой, отдохнуть. Утро вечера мудренее...
— Ненавижу... — Язык у него заплетался. — Не-на-вижу...
— Я понимаю ваше состояние. Более того, хочу вас успокоить. Об этой минутной слабости не узнает никто. Ни ваш шеф, ни ваши родственники. А принципы... они останутся между нами... — Лидия одернула блузку. — Да-да, между нами... — Она внимательно посмотрела Морозову в глаза. — И вот теперь прошу сосредоточиться. Сосредоточились? Все останется между нами — до тех пор, пока я кому-нибудь не скажу. О плате за молчание мы поговорим завтра, когда вы будете трезвы.
Капкан клацнул своими стальными челюстями.
37
Ночь тем не менее прошла без существенных происшествий.
И в автобусе, и в поле по мере получения информации пытались разобраться в сложившейся ситуации. Она была не ясна ни тем ни другим. Но если на той стороне бандиты сами были себе штабом, то на этой штабом была Москва. Олег уже не подходил к прямой связи и использовал в качестве амортизатора Гусакова. Тот с присущей ему провинциальной флегматичностью вялым голосом что-то объяснял, ссылаясь то на плохую слышимость, то на скудость информации. С удивительной находчивостью он каждый раз объяснял отсутствие Олега, придумывая все новые и новые варианты. Каждый из них был убедителен и по форме, и по существу. Олег принципиально уклонялся от контактов с Москвой. Он наперед знал, что спросят и что скажут. Сам неоднократно бывал в такой ситуации.
Ничего, кроме головной боли, ни тому, кто звонил, ни тому, кому звонили, это на приносило. Плюс ко всем неприятностям, существенно возросло напряжение на внешнем периметре оцепления. На шоссе скопились журналисты, которых было категорически запрещено пускать в район проведения операции. Местные — терпеливо ждали сведений. Московские — трясли законом о СМИ и требовали комментариев.
По-партизански, волчьими тропами некоторые пытались проникнуть в зону, двое из них с камерами были задержаны в непосредственной близости от поля.
По указанию Олега их удалили на безопасное для операции расстояние, предварительное отобрав кассеты.
По верхам прошли сквозняки. Руководители информационных агентств, пытаясь обойти конкурентов, оборвали аппараты правительственной связи, выражая руководству ФСБ свое возмущение отсутствием информации. Каждый «клялся мамой», что в обмен на достоверные сведения выполнит любую просьбу органов. Каждый вспоминал былые добрые отношения и сетовал, что, к сожалению, сегодня они оставляют желать лучшего. Каждый обещал любить ФСБ и даже дружить домами.
Высокое начальство ретранслировало это негодование вниз, упрекая руководителей операции в неспособности наладить контакт с четвертой властью. Олег на этот контакт не шел, несмотря на угрозы. Он знал, что ситуация совершенно нетрадиционна, и допускал наличие источника бандитов среди самих журналистов. Если через этот источник пройдет утечка о сотовом телефоне в автобусе и если, не дай бог, журналисты узнают его номер...
Последствия предугадать было трудно. «Семь бед — один ответ», — решил Олег и дал себе обещание держаться на занятой позиции до победного конца. Он сейчас, наверное, лучше, чем кто-либо, понимал, что право журналиста на информирование общества — это одно, а возможность вмешательства в оперативную ситуацию под прикрытием этого права — совсем другое.
— Может, все-таки что-нибудь скажем общественности? — канючил толстяк из администрации.
— Общественность спит. Посмотрите на часы, — рычал на него Олег.
— Но журналисты...
— Журналисты, как и мы с вами, люди. На двух ногах, с двумя руками. Кроме того, они граждане, у которых должна быть болезненно развита совесть и элементарное понимание того, что есть какие-то этические нормы. Мне плевать, что они обо мне напишут, что подумают. Мне важно сохранить людей. Тех, что в автобусе. Детей, которые вторые сутки находятся в руках бандитов... Не знаю, как для вас, а для меня это главное. Здесь идет война. По сути. Вы можете вспомнить хоть одно интервью кого-нибудь из военачальников в Великую Отечественную?
— Мы нарушаем закон о СМИ, — кипятился толстяк. У него были свои резоны. Помоги он сейчас журналистам, они помогут ему во время перевыборов.
— Вы не знаете закона. Он предусматривает право на отсрочку выдачи информации. Десять суток. — Олег устал от таких диалогов. Демагогия юридических профанов была ему хорошо известна.
— Однако отсрочка должна быть оговорена в письменном виде. — Молоденькая, посеревшая за бессонную ночь пресс-секретарша вмешалась в разговор. Она впервые была в такой ситуации и чувствовала себя Жанной д’Арк. — Вы дадите письменный ответ?
— Да, но лишь на письменный запрос. И дать я его обязан в течение трех суток с момента получения запроса.
— Но вы же не пускаете сюда журналистов. Как они могут?..
— Уважаемая дама, я уже сказал вам, что не пущу. А если вы попытаетесь сами что-то сообщить, то не выпущу вас. Это первое. Второе. Насколько я понимаю, письменных запросов не поступало. Да и трех суток не прошло. Все, — отрезал Олег. — А теперь прошу уйти во-он за ту ленточку.
Удалив ходатаев, он позвал начальника милиции.
— О чем я вас попрошу, — сказал он усталым голосом. — Еще раз проинструктировать наряды. Никого — я подчеркиваю — никого не должно быть в зоне проведения операции. Далее. Предупредите всех своих сотрудников. Никакой выдачи информации. Никому. Только через меня. И в определенном мною объеме. Предупредите всех — любая несанкционированная информация будет рассматриваться как предательство.
Полковник кивнул.
— Более того, ориентируйте оцепление, чтобы выявляли людей с сотовыми телефонами, рациями и прочими передающими устройствами... Следующее: выход в эфир только сверху вниз. Наоборот — только в критических ситуациях. Только!
Полковник снова кивнул. Старому сыщику дважды объяснять не надо.
Интенсивность переговоров автобуса с неизвестным пока абонентом возросла. Этот абонент не мог сказать ничего внятного, что-то мямлил и, судя по всему, метался по городу в поисках пропавшей машины и пропавших денег.
К четырем утра на КП прибыл Тихомиров, который популярно изложил все, чему лично стал свидетелем. Это было значительно хуже, чем Соколов мог предположить. Он расстроился из-за Калиниченко — и из-за того, что тот сломал ногу, и из-за халатного пренебрежения опасностью. Олег давно догадался, что идет двойная игра. А теперь выясняется — не двойная, а тройная! Даже в фантастическом сне нельзя было предположить, что не только преступники контролируют ситуацию, но и их самих кто-то контролирует. И кто? Бывший сообщник? Нынешний свидетель? Хрен разберешь.
