— Ну...— Гражданин был на редкость многословен. — Я не знаю... Я только приехал...
— Вопрос срочный!
— Ну, я не знаю...
— Записывайте адрес. Большая Лубянка, дом двадцать.
— Но это не милиция.
— А откуда вы взяли, что звонят из милиции? Я сказал, по просьбе тамбовской милиции. К десяти ноль-ноль.
— Хорошо. — Левченко-Кислярский пал духом окончательно.
— А!? — Зеленый положил трубку и хлопнул в ладоши.
— Неужели? — Медведь не верил глазам и ушам. — Левченко?
— Угу! — Зеленый мотнул головой. — В десять ноль-ноль будет на Лубянке. — Он глянул в зеркало — ему улыбался небритый лукавый черт.
Левченко был тощим и невзрачным типом. Из-под воротника нестираной рубахи выглядывал не менее нестираный шейный платок. У корней крашенных хной волос проглядывала пегая седина. Козлиная бородка была реденькой, как у Хотабыча. Руки нежные, с не по-шоферски длинными тонкими пальцами. На правой руке — крупный перстень с монографией. Чуть оттопыренный мизинец венчал длинный холеный ноготь.
Движения суетливые, но не лишенные какой-то грациозности. Казалось, что, даже будучи напуган вызовом, Левченко хочет понравиться...
— Мы все знаем! — с ходу заявил Зеленый. — Мы знаем, что вы из рейса. Знаем, что вы были на Украине, знаем, что потеряли паспорт, знаем, у кого он. Но нас интересуют некоторые нюансы...
— Да...— Левченко смотрел на него остановившимися глазами.
— Нас интересуют некоторые ваши знакомые.
— Да...
— В частности, вы знаете некоего Никольского?
— Да...
— Когда вы видели его последний раз? — Зеленому надоело это даканье.
— Да...
— Что — да?
— Да. Вы правы, я видел его в последний раз. И надеюсь, что больше не увижу. Честное благородное...
— И тем не менее. Когда?
— Месяца полтора назад. Он приезжал ко мне. Предлагал кое-что... Более того, я его брал с собой в рейс. В Тамбов...
— Так вы с ним вдвоем ездили в Тамбов? — заинтересовался Медведь.
— Да...
— Зачем?
— Он знал, что я еду туда, и попросил взять с собой.
— Зачем?
— По пути. Ему надо было туда, а тут я... Вдвоем веселее. — Левченко ничего не понимал.
— Вы доехали до самого Тамбова?
— Нет. Он сошел раньше.
— Почему?
— Видите ли... Мы с ним поругались.
— Повод?
— Это сложно. — Левченко поморщился. — Вы ведь знаете, мы с ним познакомились в лагере. Он человек бывалый, и так получилось, что он мне помогал, защищал... Можно сказать, мы были дружны. Срок дался мне тяжело, и я был благодарен, что он был рядом...
Слово «рядом» все объяснило. Зеленый догадался первым. Его передернуло.
— Потом мы расстались. Иногда он звонил, но ведь я часто в рейсах... В тот последний раз в машине он предлагал вступить с ним в дело. Говорил, что оно перспективное, прибыльное и почти безопасное. Что все просчитано до мелочей, даже есть прикрытие... Но я уже сказал вам, что лагерь дался мне очень тяжело, и попасть туда снова... — Левченко вздрогнул. — Короче, мы поругались, он был выпивши, очень агрессивен. Он... Он меня избил, отобрал документы, а сам остановил попутку и уехал...
— А вы сделали ложное заявление?
Левченко пожал плечами.
— Видите ли, я не мог дать на него показания. В лагере меня приучили...
— Вместе с деньгами он забрал документы? — Все становилось на свои места.
Левченко кивнул.
— А почему он обратился к вам? — Зеленый пытался докопаться до самой сути.
— Я не думаю, что он обращался только ко мне...
— К кому мог еще?
— Я не знаю его знакомых.
— А фамилия Зайцев вам ничего не говорит?
— Сережа? — Левченко вскинулся. — Сергей Николаевич?
— Да.
— Он из Калуги. Сидел с нами за разбой. Но, кажется, он еще не вышел... — Левченко взволновался не на шутку. — А что они натворили?
— И тем не менее, почему он решил предложил новое дело вам?
— Я уже сказал, что мы были с ним близки. Извините, но, надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю... — Он потупился.
Зеленый кивнул. Медведь проигнорировал.
Отмечая пропуск, Зеленый все-таки пересилил отвращение и поинтересовался:
— Простите, разрешите нескромный вопрос...
Левченко поднял бровь.
— Вы были директором картины. То есть работали в кино...
— Да.
— А сейчас — водитель?
— Ну, милочек, ведь сейчас нет кино. А если и снимается фильм, там такая конкуренция... Я же имею судимость. И плюс ко всему я просто отстал. Мои прежние друзья разлетелись кто куда. Кто — на ПМЖ, кто умер, кто просто занялся другим делом. Когда в этой стране все было дефицитом, я умел многое. Я мог достать все...
— Даже гробы? — насупился Медведь.
— Все! Сейчас есть все, кроме одного — кино. Вы знаете, что могло быть причиной самоубийства администратора?
— Что?
— Кража его записной книжки. — Левченко покачал головой. — Одной лишь записной книжки. Там было все: от парикмахера до автосервиса! Все! Связи копились годами, десятилетиями... Потерять книжку значило потерять связи. Потом их надо было так же годами восстанавливать... А сейчас... Газета «Экстра-М» заменила талант администратора. До свидания!
— Прощайте!
46
Лидия все слышала. Она понимала состояние Германа, понимала, что сейчас ему трудно воспринимать бытие, поскольку сознание пребывает в сумерках, понимала, что у него болит голова в прямом и переносном смысле, понимала, каких трудов ему стоит воспроизвести в памяти вчерашний вечер, если это вообще возможно. Как он мечется в поисках утраченной в спиртовых парах объективной реальности.
Конечно, прошлый вечер нельзя судить одномерно. Во-первых, стресс на почве совершенных фатальных ошибок. Во-вторых, сами эти ошибки — стечение роковых и абсолютно нереальных обстоятельств...
Как человек дела, Терехова на многое могла закрыть глаза. И на хамство и на пьяные откровения. Да, она женщина, гордая женщина, знающая себе цену, но сейчас — только дело. Все остальное по боку!
Она закончила утренний туалет, с грустью — в очередной раз — отметив, что весна молодости давно прошла. Проходит и ее бабье лето. Все больше требуется усилий, чтобы быть в форме. Утренняя гимнастика и холодный душ бодрят ненадолго. После обеда силы уходят стремительно. Чем меньше времени остается до конца рабочего дня, тем больше усилий требуется, чтобы никто ничего не заметил...
