Пухнарь приложил ладонь к груди, погрузил большой палец в ложбинку между ключицами. Уж не потому ли жаба у него на душе ворочалась, что Мариночка осталась без присмотра? В Новокурск они могли уехать надолго, а она такая знойная.
— Давай быстрей! — поторопил он Косача.
Тот кивнул и прибавил газу.
Пухнарь снова глянул на визитку, которую дал ему молодой Рубахов. Только что-то не хотелось ему мечтать о новых горизонтах. Сейчас надо было как-то удержать то, что он уже имел. Начиная с Мариночки. Заморочила ему голову эта чертова баба.
Машину они оставили неподалеку от дома. Метров сто Пухнарь прошел пешком, потом перебрался через забор. Мордастый Бармалей бросился к нему, потянул за собой цепь, но узнал Пухнаря, остановился и проводил его к двери тихим рычанием.
Вазелин должен был находиться на работе, но его «Тойота» стояла у гаража. Он был дома. И Мариночка там же.
Предчувствие не обмануло Пухнаря. Он застал Вазелина в спальне. Мариночка жалась к спинке кровати, а этот козел торопливо натягивал брюки.
Пухнарь молча выдернул из-за пояса пистолет, приставил ствол к голове мужика. Тот в ужасе бухнулся перед ним на колени.
Пухнарь глянул на Мариночку, которая зачем-то натягивала на себя одеяло, и засмеялся. На ней давным-давно клейма ставить негде, а она святошу из себя корчит. Неужели все бабы такие?
— Я больше не буду! — выдавила из себя эта оторва.
Пухнарь засмеялся еще громче. Она еще и маленькую девочку из себя изображает. «Больше не буду!» Может, ее на горшок посадить и бантики повязать?
Но горшок нужен был и Вазелину. Этот пухлячок с розовыми щечками дрожал как овечий хвост. Как бы под себя не напрудил.
Какое-то время Пухнарь смотрел на него и молчал, затем поднял руку и выстрелил в потолок. Мариночка всего лишь вздрогнула, а мужика передернуло. В спальне завоняло мочой.
— Ты мне теперь по гроб жизни должен, — сказал Пухнарь и окатил Вазелина презрительным взглядом.
Этот фрукт, конечно же, был слизняком по жизни, слабый телом, жадный духом, но голова у него варила, потому Горлач и доверял ему свой бизнес. Теперь Пухнарь будет на нем ездить.
— А на тебя трусы чугунные надену. Болтами внутрь.
Не станет он убивать Мариночку, марать руки из-за какой-то грязной шлюхи, когда у него столько планов и возможностей на светлое будущее. Все будет, если не оступиться, не накосячить.
Глава 6
Ника хороша, Лилия на порядок лучше, но до Василисы им не дотянуться, даже если помножить их друг на дружку. Ника сама вешается на шею, Лилию всегда можно вернуть назад хотя бы на часок, а вот с Василисой пока никак.
Глеб, затаив дыхание, нажимал на клавишу звонка. Он предупреждал Василису, знал, что она его ждет. Но вдруг не откроет дверь?
Вчера все так хорошо складывалось. Он даже думал остаться у нее на ночь, но получил от ворот поворот. Сегодня она тоже могла послать его лесом.
Василиса открыла дверь, и у Глеба остановилось дыхание. Она не особо старалась, волосы расчесала наспех, глаза и губы накрасила так себе и одета была просто. Платье на ней домашнее, закрытое, серое. Но эти глаза, волнующий переход с бровей на нос, губы!.. Было в ней что-то такое необыкновенное, вселенских размеров. Может, она потому и не переживала особо, знала, что рано или поздно Матвей вернется к ее берегу. Василиса его любила, готова была его простить и принять обратно. Но прийти к ней он должен был сам. Не хотела она бегать за ним.
— Привет! — Глеб протянул ей корзину цветов.
Василиса лишь тускло улыбнулась и сказала:
— Спасибо.
Цветы она взяла только из вежливости. Ей было все равно, обидится он или нет, если этого не произойдет.
— Я пройду? — спросил он, кивком показав в глубь квартиры.
Холодно на улице, промозгло. Он с удовольствием выпил бы чашечку кофе. Еще лучше было бы опрокинуть рюмочку коньяку.
— Не надо, — сказала Василиса и даже извинилась, но только взглядом.
— Давай сходим в то самое кафе. Да и в клуб можно. Там все наши.
— Я уже чужая, — тихо сказала она.
— Да ладно тебе!
— Все уже чужое. Глеб, извини, но нам нельзя быть вместе, — медленно закрывая дверь, проговорила она.
— А как же Лилька? Ты не спросила…
Василиса качнула головой и окончательно закрыла дверь.
Он и сам не хотел выяснять отношения с Лилией, тем более с Матвеем. Но Василиса захлестнула его с головой, Лилия отошла на задний план.
— Ладно, — буркнул Глеб себе под нос, усмехнулся и повернулся к лестнице.
«Да, дела мои не блещут, но лед тронулся, — подумал он. — Василиса еще не видит во мне друга, но и врагом для нее я перестал быть. Со временем она привыкнет ко мне, сначала впустит меня к себе в дом, затем в душу, ну а там и до постели недалеко».
Глеб вышел из подъезда, направился к машине и увидел Лилию. Она выходила из своего «фолькса», неторопливо раскрывая над головой зонт.
— Быстро же ты! — встав у него на пути, с усмешкой сказала она.
— Следила за мной? — Глеб пренебрежительно скривил губы.
Можно было и не спрашивать. Лилия по своей сути — банный лист на заднице. От нее не спрятаться. В свое время она выследила отца, поймала его на жареном, даже пыталась шантажировать, за Матвеем бегала, выпрыгивала перед ним как черт из табакерки. Сейчас вот здесь нарисовалась таким же образом.
— Почему следила? Может, я к Василисе?…
— Матвея делить?
— Я не собираюсь его с кем-то делить.
— Ну что ж, тогда удачи тебе!
Во-первых, лил дождь, а он был с непокрытой головой. Во-вторых, не хотелось ему говорить с Лилией. Она уже отрезанный ломоть.
Глеб сел в машину, а Лилия так и стояла, с удивлением и возмущением глядела на него. Он должен был хотя бы накричать на нее, даже ударить за измену, но просто уезжал. Ему было все равно.
Жизнь скатилась под горку, там и затихла как пьяница в сухой теплой канаве. Матвей лежал на диване, курил, пускал дым в потолок. Деньги у него были, виски будет. Лилька сейчас подвезет. Сама-то она уже не пила с ним, но так он и в одиночку опохмелится. Потом эта барышня пригласит его на сеанс любви, и он с удовольствием купит билетик.
В дверь кто-то позвонил, и Матвей вяло пожал плечами. У Лильки свои ключи, но, может, она их посеяла. Он тяжело поднялся с дивана, лениво потянулся за трениками.
За дверью стоял какой-то тип в кожаном пальто нараспашку. Мордастый, рожа красная, глаза наливались кровью, ноздри раздувались как жабры у рыбы, выброшенной на берег, губы мокрые.
