— Нет у Эммы никакой бейсболки! — прошипел он, схватив Эмму за руку. — Сегодня я забрал последнюю.
Франческа скривила губы, но, ничего не ответив, придержала волосы одной рукой и шибанула по мячу другой. Кенни затаил дыхание. Она ударила слишком сильно, но каким-то чудом мяч не отклонился в сторону. Если мяч заденет за край лунки, обязательно туда упадет. Если только…
Мяч врезался в правую сторону лунки, и сердце Кенни замерло.
Мяч покачался на краю и медленно покатился вперед. Франческа издала дикий индейский вопль.
— Почти получилось! Видел, Далли?
— Еще бы, — просиял муж. — Что думаешь, Кенни? Лучший пат, который я когда-либо видел у женщины. Чересчур сильный, но в основном все правильно.
Кенни затошнило. Мяч Франчески остановился едва ли не в десяти дюймах выше лунки. Даже она сумеет его туда закатить. Если следующий бросок Эммы окажется таким же неудачным, как предыдущий, у него нет ни малейшего шанса. А ему не верилось, что она способна на такой подвиг. Слишком уж расстроена. Необходимо что-то предпринять.
Он ринулся к Далли.
— У меня новая идея! Играем мы с Франческой. На каждый мой удар приходится ее два. Мяч Франчески меньше чем в футе от лунки, а мой — в двадцати пяти. Если я не уложу его в лунку, она выиграла.
Франческа надулась с видом несправедливо обиженной малышки, что совершенно не вязалось с ее хваткой барракуды.
— Ни за что! Мы с Эммой так мило развлекаемся! Правда, Эмма?
Эмма позеленела, и Кенни понял: она все-таки что-то сообразила. Поняла, что на кону стоит нечто куда большее, чем они пытаются показать.
— По правде говоря, Кенни неплохо…
— Ну уж нет! — провозгласила Франческа, упершись кулачком в стройное бедро. — Кенни — один из лучших паттеров в лиге. Даже с такого расстояния он попадет в лунку, и тогда я проиграю. А с тобой, Эмма, у меня все же есть хоть маленький, но шанс. — Она ткнула наманикюренным ноготком в мяч Кенни. — Бей, Эмма.
Кенни зажмурился. Франческа обязательно промахнется. Но сумеет ли Эмма уложиться в два пата? Ни малейшей возможности, если она не подкатит его поближе.
— Плавно, — наставлял он. — Тебе всего-навсего нужно добросить его сюда.
Он стиснул челюсти так сильно, что они заныли.
Эмма послушно встала по центру, но головка клаба тряслась. Кенни закрыл глаза, услышал стон Тедди, поднял веки.
Мяч остановился в двух с половиной футах. Мяч Далли лежал всего в одном. Если обе промахнутся, будет ничья. Но мяч Эммы дальше!
— Моя очередь! — объявила Франческа.
На самом деле очередь была не ее! Кенни ожидал, что кто-нибудь остановит зарвавшуюся нахалку, но, видя, что все молчат, попытался было вмешаться сам. Однако в последний момент заткнулся. Если он откроет рот, все станут пялиться на него с таким видом, будто он только что отвернул голову котенку. Кровь Кенни кипела, он из последних сил удерживался от взрыва.
— Как вы считаете, — начала Франческа, — не стоит мне снять очки?
Подумать только, речь идет о жизни и смерти, а она беспокоится за свои очки!
Далли, однако, нашел ее вопрос вполне уместным.
— Как пожелаешь. Вернее, как тебе угодно.
— А ты, Эмма? — окликнула она подругу. Эмма повернулась к Кенни, и тот почти физически ощутил, с какой скоростью теряет самообладание.
— Не знаю, — нерешительно протянула она. — Как по-твоему, Кенни?
— Да наплюй ты на эти гребвные очки!
Франческа недовольно нахмурилась.
— Маленькие питчеры
[38]
, — велела она, многозначительно посмотрев на Теда.
Тед вздохнул.
Далли ухмыльнулся.
Кенни чувствовал себя так, словно ему отстрелили верхнюю часть черепа.
Франческа отошла на позицию.
— Это так волнующе! Никогда раньше не выигрывала, а этот мяч даже я могу уложить. Ты не расстроишься, если я выйду победительницей, Эмма? Правда, я не слишком… ой!
Да!!!
Кенни едва сдержал радостный крик, когда мяч задел бортик лунки и откатился на шесть дюймов.
— Чертовски идиотская игра.
Да! Да!! Теперь, когда напряжение спало, даже Эмма сумеет это сделать! Ей нужно пробить всего на два с половиной фута! Его драгоценная, собранная, хладнокровная Эмма!
Он встал перед ней, повернувшись спиной к остальным, чтобы никто ничего не слышал. Всеми фибрами души побуждая ее сосредоточиться, Кенни тихо попросил:
— Послушай меня, милая. И запомни каждое слово. Ты можешь победить! Можешь! Встань на линию, плавно отведи клаб, не так, как в последний раз. Не хочу даже видеть, как у тебя дрожат руки. И не шевелись. Только руки, ясно? Отводи паттер прямо и целься в лунку. У тебя есть ко мне вопросы? Хоть один?
Эмма прикусила губу и воззрилась на него из-под полей соломенной шляпки.
— Ты любишь меня хоть чуточку?
Боже! Только не здесь! Не сейчас! Как это похоже на женщин!
Кенни едва не разразился потоком проклятий, но вовремя одумался и призвал на помощь рассудок.
— Поговорим об этом позже, хорошо? — как можно спокойнее попросил он.
Эмма покачала головой. Вишенки заплясали.
— Только сейчас.
— Нет, Эмма, для этого еще есть время.
Он видел в ее очках свое отражение. Дикие глаза, взъерошенные волосы…
— Только сейчас, — упрямо повторила она, вздернув подбородок.
Кровь, отчего-то превратившаяся в кислоту, разъедала его вены.
— Не нужно, Эмма! Не делай этого. Что тебе в голову взбрело?
— Не знаю. Понимаю только, что либо сейчас, либо никогда.
Ее подбородок задрожал. Эмма стянула очки, и он увидел, как потемнели от боли ее глаза. Его непокорный желудок вновь взбунтовался, когда он увидел, как тщетно, но решительно она пытается взять себя в руки.
— Не важно. Я веду себя глупо. Кроме того, уже знаю ответ. — Она сунула очки в карман. — Что я за безмозглая гусыня. По уши втрескалась в тебя. Но тебе, разумеется, это известно. Что же, нужно положить конец всей… — Она осеклась и даже выдавила гримасу, отдаленно напоминавшую улыбку. — Сделаю все, чтобы забить твой мяч, Кенни. И навсегда исчезну из твоей жизни.
Его желудок… похоже, это хроническое.
— Ты несешь вздор. Я и слышать ничего не желаю.
— Тем не менее когда-то это следовало сказать. И кому как не тебе понять меня, Кенни? Не помнишь? — Снова эта душераздирающая улыбка на слегка дрожащих губах. Ничего печальнее он в жизни не видел. — Любовь, которую можно заслужить подвигами на поле для гольфа или где-то еще, не стоит и гроша. Любовь должна быть подарена по собственной воле, иначе она не имеет ни малейшей ценности.
