О чем он меня спросил? О Люке? Я кашлянула.
— Нет, — полиция съездила к нему домой и допросила его домработницу, но они не нашли пиццевого наследника.
— Что ты думаешь о его психологическом состоянии?
— Я не уверена, — честно сказала я. — Мне нужно поговорить с ним и объяснить, что он видел у меня в кабинете. Это самое легкое решение проблемы. Я пыталась дозвониться на мобильный, но он не отвечает на звонки.
Последние слова Люка и его злость на Рэндалла зудели на губах. Я до смерти хотела поделиться ими с Робертом, но это нарушило бы клиентскую конфиденциальность Люка.
Он закрыл кран, и я подошла ближе, глядя, как он соединяет свежие лилии с принесенными ранее тюльпанами.
— Значит, ты скажешь ему, что работаешь на меня?
— Я скажу, что изучаю смерти и составляю портрет.
Он поставил цветы на подоконник над раковиной и повернулся ко мне.
— Ты говорила, что портрет закончен.
— Первый черновик, да. Мне надо определить, применим он к субьекту или нет.
— К Рэндаллу, — прояснил он.
— Да. Я готова поговорить с ним на этой неделе, если можно это устроить.
— Конечно. Просто дай знать, в какой день. Я все улажу.
На этой неделе я буду сидеть напротив предполагаемого Кровавого Сердца. Я с небрежностью сказала про необходимость встречи, будто меня это не волновало, но на деле я думала об этом постоянно. Подойдет ли он под мой портрет? Насколько высокий у него эмоциональный интеллект? Как он отреагирует и какие вопросы нужно задавать?
— Я бы хотел увидеть, что у тебя уже есть.
Я открыла духовку и взглянула на жаркое, которому оставалось готовиться еще четыре минуты.
— Мне просто нужно обдумать еще несколько моментов. Я могу переслать тебе его завтра.
Он прислонился к стойке и ослабил узел галстука.
— Тебе все еще кажется, что что-то не так?
— Да, — признала я. — Но есть еще один момент, который я хочу обсудить.
Он выжидательно вскинул брови.
— Я буду честной в своей оценке. Если ты вызовешь меня в суде, я скажу правду, включая то, как Рэндалл Томпсон подходит под портрет.
— Эй, — он поднял руку, останавливая меня. — Если бы мне нужна была марионетка для присяжных, я бы не тратил время попусту, давая тебе дела. Я бы просто сказал тебе, чего от тебя хочу.
— Ладно, — это было справедливо. — Я просто хотела убедиться, что мы это прояснили.
Он опустил руку:
— Почему ты уверена, что Рэндалл подходит под твой портрет? Ты его изучала? Потому что это ты мне говорила…
— Я ничего не искала о Рэндалле, — резко сказала я. Таймер взвизгнул, и я его отключила, а затем засунула руки в две толстых прихватки. — Но я знаю базовую информацию об аресте. Есть показания жертвы и улики.
— Ты говоришь о коробке сувениров, — он потер челюсть, скребя пальцами по короткой щетине, и я запомнила это на случай, если это являлось характерным знаком.
— Да. Ты зациклился на невиновности человека, у которого в доме нашли части жертв и чье имя назвал Скотт Харден, — я стащила прихватки. — Ты зря тратишь деньги, нанимая меня. Не имеет значения, какие психологические теории я выдвину в суде. Они его приговорят. — Потому что он виновен.
Как говорил мой первый профессор по логике и рассуждениям, если что-то пахло дерьмом и на вкус было как дерьмо, тебе не нужно видеть, как оно появляется из лошадиной задницы. Я подняла руку и спросила его, как мы должны были знать, какое дерьмо на вкус.
Если рассуждать логически, Рэндалл был виновен. Тогда зачем Роберт его защищал? Чтобы подобраться ближе к человеку, убившему его сына? Наказать его каким-то другим способом?
Он взял полотенце и медленно вытер руки.
— Я не пойму, ты нарочно меня расстраиваешь или просто не понимаешь.
— Что? — запнулась я.
Он молча посмотрел на меня, будто ждал чего-то, будто я спрятала кусочек пазла за спиной, и на этот раз от зрительного контакта у меня не дрожали колени и не ускорялось биение сердця. На этот раз я чувствовала себя виноватой; может, поэтому количество его побед в суде было таким впечатляющим. Способность заполучить признание вины одним лишь прожигающим взглядом.
Таймер снова зазвенел, на этот раз отмечая готовность риса, я ткнула в сенсорный экран и стащила кастрюлю с конфорки. Когда я повернулась обратно к Роберту, его лицо омрачило недоверие. Я провалила тест.
Но какой?
* * *
Мы если в каменной тишине, тихо скребя по бумажным тарелкам пластиковыми приборами, и я вспомнила, почему была одинокой. Мужчины идиоты. Раздражающие, несносные идиоты. Подумать только, а я беспокоилась о соблазне.
Он нарушил тишину, когда вымакивал остатки подливы хлебом.
— Вкусно, — он отпил вина, которое я открыла, когда стало очевидно, что никто из нас не собирается заводить разговор. — Где ты научилась готовить? У мамы?
Я сложила салфетку поперек коленей и рассмеялась над сексистским предположением.
— Нет, мои родители не умели готовить, — каждый прием пищи, независимо от дня недели или повода, проходил одинаково — за разглядыванием хрустящего меню, пока рядом топтался официант с ручкой наготове.
— Личный повар или пакованные ужины? — спросил он с осторожной улыбкой.
Я скорчила гримасу:
— Когда я была маленькой, мы просто ели в ресторанах, — тогда заведения отличались белыми скатертями и заносчивым персоналом. — Когда я подросла, а денег стало меньше, походы в ресторан стали нам не по карману, — стейки на кости и винные карты постепенно сменились запеченными на гриле куриными грудками и салатами и постепенно скатились до того, что отец объявил о необходимости есть дома.
Это было принято не слишком хорошо, за чем практически немедленно последовало еще одно объявление: моему отцу пришлось устроиться на работу.
Моя мать повалилась на диван, прямо как Скарлетт О’Хара, и начала всхлипывать. Все-таки она вышла замуж за короля телефонных будок, по одной из 172-х в двух аэропортах, четырнадцати автостанциях, пяти торговых центрах и бесчисленных заправках, каждая из которых зарабатывала почти пятьдесят долларов в неделю. Она не была готова к новой реальности с растущим долгом по кредитным картам и 172-мя будками, не покрывающими цену аренды.
Мобильные телефоны стали гибелью нашего благосостояния и, в конце концов, родительского брака.
Переход на домашнюю еду был болезненным. Мама словно наказывала нас каждым блюдом. Все было слишком пресным, слишком острым, слишком сырым или подгоревшим. Я не могла определить, было ли это намеренно, или она просто вообще не умел готовить. После нескольких недель я взялась за кухню и научилась в процессе. К моему удивлению и огромной благодарности отца, природа одарила меня талантом в готовке, и вскоре я уже стряпала фаршированные перцы с растопленным сыром, фетучини с морепродуктами и его любимые жареные свиные отбивные.
