— Слава богу, мне это нравилось. Это было единственным плюсом в том, что позже привело к маминому алкоголизму и папиной эмоциональной отрешенности, — я отпила большой глоток вина.
Роберт, молчавший во время рассказа, встал и потянулся к моей пустой тарелке.
— Я тоже не был близок со своими родителями, — он прошел сквозь арочный проход на кухню и положил добавки. — Но у меня было двое братьев, поэтому было с кем сблизиться.
— У меня есть брат, но он на семь лет старше, поэтому я была, скорее, единственным ребенком, когда все стало совсем плохо, — я достала кусок хлеба из корзинки и порвала его пополам. — Будучи единственным ребенком, я научилась самостоятельности. Заботиться о себе в эмоциональном плане. Это пошло на пользу моему характеру, — я взглянула на него. — Наверное, Гейбу тоже.
— Пожалуйста, без психоанализа, — простонал он. — Гейб — это последнее, о чем я хочу говорить.
Скорбящие родители зачастую либо постоянно говорили о своих детях, либо совсем этого не делали. Похоже, Роберт принадлежал ко второму типу отцов. И все же сопротивление разговору не означало, что этой темы нужно избегать. Как раз наоборот.
— Знаешь, все жертвы Кровавого Сердца были единственными детьми.
Это привлекло его внимание.
— Ты права, — он удивленно посмотрел на меня. — Почему так?
— Может быть, из-за удобства, — отметила я. — Легче схватить подростка, ездящего в школу в одиночестве, например.
Он помолчал мгновение.
— Моя жена… — он прочистил горло. — Она хотела еще одного ребенка. А я — нет. Гейб… — он вздохнул. — С ним было непросто. Он закатывал истерики по любому поводу. Это началось, когда ему было два, и у меня не хватало на это терпения, не говоря уже о втором ребенке. Стало лучше, когда он повзрослел. Может, если бы Наташа снова подняла эту тему, когда ему было шесть или семь, я бы согласился. Но… — он замолчал. — Этого не случилось. А потом было слишком поздно.
— Она умерла когда Гейбу было десять? — я подогнула одну ногу под себя.
— Да.
— Он отдалился или наоборот цеплялся за тебя?
Он отрезал кусочек мяса ножом.
— И то, и другое. Каждый день было по-разному. Сначала он больше меня отталкивал, потом больше цеплялся. Я взял перерыв в работе на год, это самое долгое время, которое он проводил со мной. Мы очень сблизились за это время, — он пригладил волосы на затылке. — Теперь я жалею, что вернулся на работу.
Я пододвинула бокал вина ближе к себе.
— Очень мало родителей, которые могли бы уйти с работы на год, чтобы провести время с ребенком. Сфокусируйся на положительных моментах. И если говорить о еще шести годах перерыва, чтобы побыть с ним… — я покачала головой. — Вам обоим нужно было вернуться к нормальной жизни. Если бы я была твоим врачом, я бы настойчиво рекомендовала вернуться на работу ради вашего блага.
Он дожевал и сглотнул, отпив вина, прежде чем заговорить.
— О чем говорит, что я взял перерыв на год, когда умерла она, но продолжил работать после его смерти?
— Это говорит, что ты не разрешил себе скорбеть. И что тот год был сфокусирован на его исцелении, а не твоем.
— Знаешь, Гвен, мне не нужен психотерапевт. Все эти вопросы, прощупывание, исследование чувств… я все это проходил раньше. Я нанимал лучших докторов страны, чтобы помочь Гейбу, и был там рядом с ним, когда они делали свою работу.
Я не придала значения его реакции. Я привыкла к злости и презрению клиентов. Первые четыре года моей практики были преимущественно отданы постановленными судом консультациям с недовольными, охваченными яростью людьми, которые не хотели моей помощи.
— По тебе складывается впечатление, что жизнь у тебя под контролем, — спокойно сказала я. — Но не забывай, что все техники переживания утраты, которые ты узнал после смерти Наташи, были разработаны для мужа или сына. В отношении Гейба ты скорбишь как отец. Это другой случай, несущий свою, отличающуюся гору боли.
— С которой я справляюсь, — хрипло сказал он.
— Ну, ты защищаешь его предполагаемого убийцу, — отметила я. — Так что тебя занесло на немного нетрадиционный путь исцеления, если это можно так назвать.
— Мне это подходит.
— Ладно, — я разлила остатки вина из бутылки.
— Значит, мальчики были единственными детьми, — сменил он тему. — Что еще общего есть между ними?
Я подхватила новую тему, желая ее обсудить.
— Очевидное — они все подходят под один шаблон. Богатые, красивые, популярные семнадцатилетние парни. Ты знаком с психодинамической теорией криминалистики?
— Смутно. Она связана с бессознательными личностями, да?
Я кивнула:
— Точнее, с развитием бессознательных личностей через негативный опыт. Бессознательная личность, которую мы называем Оно, это инстинктивные импульсы, которые большинство из нас не осознает. Импульсы есть. Спать. Защищать близких. Заниматься сексом, — я немного зарумянилась и продолжила: — Оно обычно сдерживается нашими Эго и Суперэго, которые являются другими частями личности, управляющими моралью и социальными ожиданиями. Они говорят человеку, что даже если он хочет трахнуть свою жену, ему не стоит делать этого посреди продуктового магазина. Или, если провести менее грубую аналогию, если человек ненавидит своего начальника, убивать его это не самое здравое решение, учитывая последствия и аморальность этого поступка.
Внимание Роберта было полностью сфокусировано на мне, он глядел мне в глаза. Он медленно дышал, обратившись вслух и напрочь позабыв о еде. Это было пьянящее ощущение, и мне с трудом удалось продолжить в том же духе.
— Серийные убийцы часто охвачены своим Оно из-за ослабленных Эго и Суперэго. Психодинамическая теория винит в этой слабости отсутствие правильного развития — обычно в подростковый период, и зачастую из-за травм. В этом случае… — я задумалась, как лучше это объяснить. — Если убийца подвергся буллингу в формирующие годы средней и старшей школы, развитие его Эго и Суперэго могло задержаться, что повышает риск манифестации через Оно латентных чувств угнетенности по отношению к человеку, напоминающему ему об обидчике.
— Погоди, — он поднял руку. — То есть над убийцей издевался кто-то, соответствующий типажу: богатый, красивый, популярный.
— Может быть издевался. Может быть развращал. Может быть манипулировал. Это всего лишь теория, — подчеркнула я. — Вероятность. Но она могла бы объяснить сходства между мальчиками и насилием над ними. Он не просто их убивает. Он играется с ними. Он строит с ними отношения. Он борется за их внимание любыми способами. А затем либо он теряет контроль и они умирают, либо ему становится скучно и он их убивает. Мой портрет указывает на второе, — я прервалась и отпила вина.
— Они ему наскучивают, и он их убивает, — спокойно сказал он.
