Щели на втором этаже оказались такие же, как и на первом, и ворон, волею Воронцова, влетел в кабинет князя, где уже некоторое время шёл разговор.
– …излечится, тогда нам хватит времени на «мор», – говорил мурза, в речи его был слышен лёгкий акцент.
Князь задумался, а татарин, ободренный этой заминкой, начал настаивать с большим жаром:
– Херметле Борис Константинович, сейчас лучшее время и лучшие цены. В Истанбуле сейчас смятение, поражение следует за поражением, и цены поднялись выше облаков!
– Избавь меня от своих тарабарских словечек. Всё это я прекрасно знаю и без тебя. Но ты же не сможешь сработать тонко! Нет, пусть-ка сначала попробует нашего «медового пряничка». – Князь насмешливо выделил последние слова.
Арслан изменился в лице – услужливость в нём сменилась возмущением.
– Но, херм… ваше сиятельство, вы же обещали её мне?!
– И что вам всем она понадобилась? Отшельник просил её для себя… Уверяю, ничего удивительного у ней под платьем нет.
– О нет, только не отдавай её, он мерзок и… страшный человек, он погубить её! – Из-за волнения акцент мурзы усилился, он начал ошибаться в словах.
– А ты спасёшь? – саркастически улыбнулся Семихватов.
Татарин не ответил, только сжал зубы и нахмурился.
– Ну ладно, ладно, потерпи, ведь осталось недолго. Нам всем надобно быть вместе это «недолго», а после Отшельник нам не понадобится. К тому же он привлёк внимание. Он теперь лишний, понимаешь?
– Да.
– Ну вот и славно. Пойдём вниз, пришла пора ужина.
Собеседники покинули кабинет, а ворон благополучно возвратился в перстень. К сожалению, подслушанный разговор дал немного, Воронцов даже не понял, о нём ли шла речь.
В бальной зале уже расставили столы, и вовсю шла сервировка. Из распахнутых дверей кухни доносился смешанный дух разнообразных яств. Гости в ожидании разбились на группки и живо обсуждали последние новости.
– Действия французского Конвента и его главы, Робеспьера, ужасны, вы не находите?
– Oui c'est terrible!
– Им мало августейшей крови, теперь они «guillotine» всех инакомыслящих!
– Мужественные парижане называют эту казнь – пойти побриться!
– Чудовищно, c'est monstrueux!
– А эти варвары – санкюлоты?! Они убивают из-за штанов! Взгляните на свои кюлоты, они бы убили вас за них!
Французские дела, кажется, занимали всех присутствующих.
– Георгий Петрович, расскажите, что нынче в Петербурге, – обратилась к Воронцову давешняя барышня, в разговоре с которой чуть было не произошёл «confusion».
– Я нечасто бываю в столице, всё больше в разъездах по казённым надобностям.
– Жаль… Георгий, – томно начала барышня, поймав взгляд собеседника. – А те мысли, которые смутили вас тогда… они были обо мне? – Рука её сделала движение к руке кавалера.
Воронцов не был опытным сердцеедом, однако не ответить на столь открытый интерес было бы и глупо, и бестактно.
– Ах, сударыня, я в затруднительном положении. Если я скажу «да», вы можете обидеться, если скажу «нет» – разочароваться. Я не хочу ни того, ни другого, так позвольте же мне оставить это в тайне.
– Нет уж, сударь, извольте выбирать, – с улыбкой настаивала кокетка.
Она обмахивалась ажурным веером, и Воронцова достигал аромат её сладких духов, приправленный её собственным ароматом после танцевальных па. Эта смесь совершенно кружила ему голову.
– В таком случае мой ответ: «Да», и будь что будет.
– Это верный ответ, – с придыханием сказала девушка и подала руку для поцелуя.
Воронцов склонился и с удовольствием припал губами к протянутой кисти, а боковым зрением заметил, что на них смотрит племянница князя. Когда же он чуть повернул голову, Найдёнова отвернулась и смешалась с гостями. Что за странные манеры? Семейное это у них, что ли?
Ассамблея завершилась великолепным ужином, где подавали турецкие и французские блюда в сопровождении водок, вин, настоек и ликёров.
Под конец вечера Воронцов под влиянием множества тостов расслабился настолько, что легкомысленно согласился посетить на следующий день и мурзу, и исправника, и даже назначил свидание давешней барышне, имя которой к тому времени совершенно затуманилось.
Глава 5
Дорога в Сухую Берёзовку всё так же бежала по полям, но воспринималась теперь совсем иначе. Недавний жар пропал, травы колыхались от свежего ветра, стрекотали кузнечики, сновали стрекозы, а слепни бесстрашно бросались на путников. Солнце, ещё недавно застывшее в зените, казалось, скакнуло сразу на четверть пути к закату, и до темноты оставалось часа четыре. Четверо мужчин ехали в телеге молча, все так или иначе подавленные историей полудницы.
Первым прервал молчание Демид:
– Да, кхм… Да… а вот мы, помнится, с нечистой силой повстречались годика четыре тому назад, а, Федька?
– Три, три года назад.
– Как же три? Как сейчас помню, я ещё проигрался вдрызг одному мошеннику-суконщику.
– Ну, а где это было? Ещё в Дмитриеве.
– Верно… ну пусть три года. Тогда токмо начиналась война с турками, и полк наш шел в подкрепление. Да не дошёл – осень, все дороги развезло, – вот мы в молдавских землях и остановились, у реки Днестр. Башибузуки и прочее хищное до чужого добра отребье шалили повсюду и захаживали на нашу сторону. Вот господа и раскидали наш полк гарнизонами вдоль берега. Наша полурота встала в деревеньке Слободзея. Как разместились, так я первым делом нашел себе кумушку. Подкрутил ус и айда солдатского счастья добывать. Ох, и красивая баба попалась – пышная, белозубая, бойкая и до того на меня ненасытная, что…
– Эк куда тебя опять поволокло-то, – перебил его Фёдор. – О чём речь, ты хоть не забыл?
– Что ты мне слова не даёшь сказать?! Я от истока иду!
– У тебя бабы – исток любой истории.
– Если так сама жизнь рассудила, так что же?
На это Фёдор не нашёлся с ответом.
– Вот завсегда ты мне палки в колёса суёшь, ну да бог с тобой. Так значит, обосновались мы с Федькой у одной кумушки в хате. Не баба – сон, одно слово – краля. Звать Ярмилкой. Жили поначалу ладно – лишь однажды румынские воры попытались недалече перейти реку, но караул нас упредил, и мы их так встретили, что уж больше они к нам в гости не захаживали. Но вскоре после этого кумушка моя заболела, да так, что за три дня слегла. Лежит в кровати – еле шевелится, с лица спала, говорит шёпотом. Ну, я поразузнал по селу и бабку-знахарку к ней привёл.
– Не ты, а я ту старуху сыскал, ты-то, пожалуй, очнулся бы только когда зазноба твоя остывать уж начала б.
– Ей-ей, Федька, умолкни, не ровен час…
