– Эгей, хозяюшка! – звонко крикнул ловелас, отворяя калитку. – Выходи гостей встречать!
Однако вместо приятной женщины откуда-то из-за малиновых кустов на зов вышел огромный лохматый пёс, явно родственник тех самых зверюг, что отгоняют волков от стад на выпасе.
«Эгей!» – хотел было снова крикнуть Тихон, да вздох застрял в горле.
– Эээ…
Кобель не кидался, не рычал и вовсе никак не выставлял напоказ своего рвения, как это делали многие его сослуживцы по всей улице, но только спокойно смотрел на пришельца. Тем не менее для гостя стало очевидно, что дальше раскрытой калитки ему хода нет, и победительный его настрой несколько поутих.
– Кто это ко мне пожаловал? С добром ли, с худом ли? – донёсся приятный женский голос.
Хозяйка вышла из низенького сруба бани и не спеша пошла к Тихону.
– С добром, с добром! – сказал он. – Доброго тебе здоровья на многие лета!
– И тебе того же.
– Как тебя звать-величать?
– Прасковьей нарекли.
– А я Тихон Лазаревич.
– С чем же ты пожаловал?
– Я нынче из Петербурга, проездом, – подпустил Тихон себе на щёки барской пудры, – так не скажешь ли, где в вашем городке лучший ночлег?
– Переночевать-то тебя всякий пустит, под порогом не оставит. А лучший не знаю где – своим хозяйством живу.
– Стало быть, и у тебя можно? – заглянул Тихон в глаза хозяйке.
– Отчего ж нельзя? – улыбнулась та в ответ. – Лавка да овчинный тулуп найдутся.
– Вот славно, вот благодарствую.
Собрался было уже Тихон шагнуть вперёд, но кобель чуть рыкнул и приподнял край верхней губы, показав внушительный клык.
– Одно меня, Тихон Лазаревич, тревожит, – продолжила хозяйка, будто не заметив действий пса. – Буде паче чаяния муж мой сегодня домой возвернётся, то как бы он дурного об нас не подумал.
– Муж? А, что, разве ты замужем? – опешил Тихон, отчего-то никак такого не предполагавший.
– А как же! Не видал разве ты на мне кички? – ответила женщина и показала на свой головной убор. – Или в стольном граде бабы уж кичек не носят?
– Муж, стало быть, – совсем погрустнел Тихон и вздохнул.
– Муж, муж, что ж такого?
С этими словами Прасковья ласково взяла гостя под руку и повлекла на двор. Кобель, увидав такой поворот, потерял к происходящему интерес и ушёл обратно в кусты.
– Ты мужчина видный, степенный – обязательно он худшее подумает. Потому уж не взыщи, а я с тебя, соколик, за постой возьму деньгами. Тебе, столичному жителю, не накладно выйдет, а мне спокойнее – в случае чего барыш хозяину представлю.
– Во сколько же встанет постой?
– Калита* не похудеет – алтын да полушка, вот и вся пирушка.
Сказавши это, хозяйка приобняла гостя за левое плечо так, что коснулась грудью его правой руки, взглядом своим поймала потухший взор Тихона, отчего тот немного приободрился.
– А что, не желаешь ли ты, Тихон Лазаревич, попариться с дороги? В бане помыться – заново родиться.
– Коль предлагаешь, то конечно.
– Тогда будь добр, помоги – наколи дровишек.
Тихон снял кафтан и парадную жилетку и принялся помогать: сначала шли дровишки, за ними закоптившийся дымоход, а чтоб зря не спускаться – прохудившаяся крыша, после – покосившаяся дверь, а ещё ножи, топоры, косы и прочая железная утварь, которую требовалось поправить или поточить. А что же? Русский мужик ко всякому делу приучен, потому как если нет лишней копейки, то остаётся только поплевать на руки да браться за работу.
Пока суть да дело – и банька поспела. Кликнула хозяйка Тихона париться, выдала ему мыло, веник, рушник, чистую рубаху, а сама ушла и дверь за собой затворила. Хоть и поостыл Тихон, пока трудился, а всё ж теплилась в нём надежда на другой приём. Делать нечего, стал он мылиться, париться, а как уж собрался выходить, тут дверца в баню и отворилась, и нагая хозяйка скользнула внутрь.
– Что, Тихон Лазаревич, не поможешь ли ты ещё, не попаришь ли меня? А то зазря жар пропадает.
– А как же муж? – глупо моргая, спросил герой-полюбовник.
– А что же он? Люди-то и хлебом делятся, неужто он жены пожалеет? Нет, скупцом он никогда не был.
С этими словами чаровница прильнула к Тихону всем телом: тяжёлыми грудями, тёплым животом, округлыми бёдрами и сама в губы поцеловала. Пришлось гостю ещё попотеть.
А после баньки был и стол, и рюмка вина, и мягкая перина, и снова жаркие объятия.
Устав от любовных трудов, Тихон возлежал челом на пышных персях Прасковьи, когда ему вспомнился наказ барина.
– Голубушка, скажи, а нет ли в вашем городке ведьм или гадалок? – спросил он сонно.
– Ведьм? Всякое болтают, люди бывают завистливы и злы, – ответила Прасковья и после недолгой паузы, улыбнувшись, добавила: – Кто и меня так кличет.
И в глубине её глаз блеснул зелёный огонёк. Однако ж Тихон этого уже не заметил, он сладко спал.
Утро следующего дня застало барина и слугу в разных местах и разных состояниях. Тихон посапывал на перине, а Воронцов, упавши ночью с лавки, спал на полу общей залы трактира; старушка стряпуха, услыхав шум, заботливо укрыла постояльца одеялом да подвинула поближе порожнюю кадку.
– Тихон, – простонал Георгий, проснувшись. –Ти-ихо-он!
Но голос его был так слаб, что никто не отозвался.
– О-о-о…
Голова разламывалась на части. Желая облегчить свои страдания, болящий осторожно сжал её руками, но, видно, в разломы не попал, так как боль лишь усилилась, к тому же его замутило.
– О-о-о… Ти-и-хон…
– Отведайте, барин, рассолу с ледника – первое средство недобрым утром, – послышался откуда-то со стороны ног голос старушки.
Сухая костлявая рука, показавшаяся дланью самой смерти, тихонько приподняла хрупкую голову и поднесла к губам горлышко кувшина. Холодная солёная жидкость показалась истинной амброзией, и Воронцов даже смог сесть.
– Уф… Спасибо, мать!
– На здоровье, барин, на здоровье. Ванюшку отослала за слугой вашим, скоро придут.
– Который час?
– К серёдке уж день повернул.
– Да-а…
Завершение ассамблеи терялось в плотном тумане, из которого островками выплывали разрозненные эпизоды. Здравицы и прочие тосты совершенно сразили его вчера, пусть он и не пил водки, ограничившись лишь французскими винами.
– Ушицы пустой не изволите? Тоже помогает. Или рюмку хлебного вина?
– Нет-нет, лучше принеси воды и вели седлать лошадей.
– Сделаю, барин, все сделаю.
