Найдёнова всю прогулку шла с Воронцовым под руку, а заметив девушку, взялась за него и второй рукой, и более в сторону трактира не смотрела.
– Жаль, что вы не можете остаться, Георгий Петрович. С вами я чувствую себя под защитой. Прощайте.
– Прощайте, Катерина Сергеевна.
Найдёнова отстранилась и прошла в ожидавшую её коляску, а Воронцов ещё какое-то время смотрел ей вслед. На душе у него было тягостно оттого, что он не приложил всех сил для помощи, а отделался полумерами.
Подойдя к крыльцу, он постарался приветливо улыбнуться гостье.
– Здравствуйте, сударыня!
– Сударыня?! Ну, знаете, ну, знаете… сударь! – только и сказала разгневанная кокетка.
Губы её сомкнулись в тонкую линию, а лицо пылало румянцем. Не проронив больше ни слова, барышня стремительно удалилась.
По возвращении в трактир голова у Воронцова, кажется, разболелась пуще утреннего. А на столе всё так же стоял горшочек, который принёс Тихон.
– Поможет, говоришь? – спросил он сам себя. – Ладно, попробуем.
Он приложился к краю и сделал большой глоток.
* Калита – кошелёк.
** Сette inégalité (франц.) – это неравенство.
Глава 7
Утром никто из служивых не хотел просыпаться, хотя многолетняя привычка уже всех разбудила. В самом деле, когда ещё доведётся поваляться без дела, понежиться в дрёме и праздности? А тут на тебе – глаза открываются сами собой. «Э, нет, – подумывал каждый, – погоди, не балуй, вот я на другой бок повернусь». Так и вертелись все трое, уж, казалось, ещё чуток и начнут крутиться разом – «строем».
– Ну, довольно, – сказал Николай, вставая с лавки. – Доброго утра!
Ему никто не ответил, Олег ещё спал, счастливчик, а товарищи упорствовали. Хозяева же пробудились ещё спозаранку и ушли по своим крестьянским делам.
А Николай отправился на двор по известному утреннему делу.
Хорошо утром в деревне, когда мир свеж и пронзителен, когда прохладный, полный влаги воздух легонько касается лица и с готовностью наполняет грудь. А вокруг запах яблок, и со скотного двора веет скошенной ещё засветло травой, и обязательно недалеко кричит от радости какая-нибудь пичуга. Кажется, всё вокруг вот только-только на свет народилось, и впереди жизнь прекрасная и удивительная. И даже если тебе идёт уж пятый десяток, ты всё равно в это мгновение так же молод и открыт, как трёхлетний карапуз.
Вот и Николай стоял посреди двора в одном исподнем да старых Антиповых лаптях и наслаждался утром. Ему думалось, что редко когда в суете случается такое покойное мгновение и что хорошо бы растянуть его ещё немного.
Нега оборвалась разом, когда сбоку, со стороны амбара, неслышно вышел казак с обнажённой шашкой. Сделал он это так внезапно, уверенно и стремительно, что Николай только и успел, что вздрогнуть. Был пришелец уж сед, висячие его усы почти не имели чёрного волоса, одет по-военному: в кольчуге, с пистолетом и кинжалом, заткнутыми за пояс; ладно подогнанная амуниция не издавала при движении ни звона, ни скрипа.
– А и здоровы ж вы спаты, татюшкы, – сказал он вместо приветствия. – Эдак и жизнь проспаты можно. – Остриё шашки опасно приблизилось к беззащитному животу Николая.
Из подклети вышел ещё один – совсем молодой казачок, тоже в кольчуге и при оружии, но этот звенел и дребезжал за двоих.
– А ловко, батьку, мы этого пентюха старого сцапалы, – весело заявил он.
– Ни, вин ще нэ старый. В мынулый час в Турэтчине мени б за нього отсыпалы полный кошель серебра, – не согласился седой, глядя на Николая и поглаживая левой рукой усы.
– А нынче?
– Ныне невидомо, яки там цены, колы турок дюже побылы.
– Да-а… Жаль. То бишь не жаль, что турок побылы, а жаль…
– Э, нэ жалься, сынку, нэ по-казачьи це. Як Господь Бог вершить, так и буде. А цього полонянына я до бусурман не став бы везты, – неожиданно заключил старик.
– Пошто?
– Убёг бы вин, ще меня б прырэзав. Ты нэ гляды, що вин смирный, нутро у нього твэрдэ.
– Откуда знаешь?
– А ты поживы з моё – теж дизнаешься.
– А что ж тогда з ным делать?
– А ничого з ным не зробыты, порешить разве.
– Как же так, батьку? – удивился молодой и захлопал ресницами. – Прямо тут?
И сразу стало видно, что казачок боится отнять жизнь, видно, не проливал ещё чужой крови.
– Чому тут? Та и нэ нашего разуму ця справа. Степан вершить буде.
Казачок облегченно улыбнулся.
Всё это время Николай стоял смирно. Он хоть и подумывал сбежать в дом, но больная нога не позволила бы потягаться в прыти со старым воякой, да и изнутри слышался шум и брань.
– Топай, тать, топай в хату.
Внутри уже тоже были казаки, они громко препирались, а некоторые трясли шашками.
– Посекты их!
– Нет, за ноги повесить!
– Дышит вин, нэ, Пэтро?!
– На кол, на кол их!
– Та тише, нэ слышу!
– Спочатку их порубаты!
– А, вот ещё один! Режь его, Архип!
– А ну, умолкнули, бабы базарные! – гаркнул уже седой, но ещё крепкий казак, и все замолчали.
Один из них склонился над распростёртым на полу своим товарищем и слушал грудь. В углу, зажатые тремя чубатыми воинами, стеснились Фёдор и Олег. Демид сидел, прислонившись к стене, и зажимал руками рану в боку; голова его была вся в крови.
– Дышит! Живой!
– Слава богу! – перекрестился старый казак, недавно утихомиривший остальных.
– Перевяжите этого.
– Та для какой потребности, Степан? Ведь ясно, что тати, ведь гасило у того подлюки под рукавом было, вон и Григория твоего он мало не вбыл.
– Для такой, что поперву расспросить их треба. Который тут голова? Архип, кликни старосту.
Казак, пленивший Николая, сдал его с рук и отправился обратно на двор.
– Я среди них главный, капрал гренадерской роты Снегирёвского пехотного полка Николай Тихомиров.
– Тогда, капрал, – посмотрел ему в глаза старый казак, – якщо не хочешь горячего расспроса, сказывай, для чого вы сюда опять полизлы и скилькы вас ще чекаты?
– Ты моё имя знаешь, и коли ты православный христианин, то сперва сам назовись.
– Степан Перещибка, вильный казак и здешний голова.
– Знакомство наше, Степан, не с того боку началось. Люди твои меня татем зовут, но сам я за собой вины не знаю и оттого думаю – ошиблись вы.
– Эк ты складно баешь. Ну, рассказывай свою правду, а мы послухаем.
