– Колька получит пяток горячих, это решено, но, Георгий, я… Постой, ты помнишь, что вчера мы перешли на ты?
– Да-да, припоминаю, – слегка покривил душой Воронцов.
– Так вот, Георгий, у меня строго, но я не тиран, нет. Я человек миролюбивый, и если мой крестьянин провинился, то я тоже терплю убыток. – При этих словах он широко взмахнул рукой, показывая размер своих потерь. – Я плачу гривенник за порку! Да-с. Мой конюший исполняет роль «le bourreau»* и получает за то жалование.
– Удивительно и весьма… гм, ново.
– Да, я люблю порядок и бываю строг даже к себе. Вы, сиречь, ты вовремя изволил заглянуть, я как раз собирался в присутствие, мне надобно дать наставление городским смотрителям. Не желаешь ли составить мне компанию?
Ответ на этот простой вопрос оказался для Воронцова неожиданно трудным. С одной стороны, он всё ещё помнил о сгоревшей церкви и о губительности промедления, но с другой – да, как ни странно, он даже очень хотел взглянуть на рутинную работу Колоскова. Появились мысли, что там, в присутствии, есть что-то важное и поехать туда нужно непременно.
Дверь в комнату отворилась, и вошла баба с подносом, на котором уместились молоденькие репки в плетёном туеске, пирожки на тарелке, пузатый кувшин и две кружки.
– Прошу, Георгий, это славная бражка, лёгкая и необременительная, я всегда выпиваю её перед службой, – предложил исправник, и гость, снова удивив самого себя, с удовольствием принял предложение.
Дворяне выпили. Питьё оказалось мутным яблочным вином и вправду очень приятным и невесомым.
Колосков велел бабе кланяться своей хозяйке и не ждать его сегодня.
– Колька! Беги домой и принеси в присутствие мою саблю, потом возвращайся и передай Осипу всыпать тебе пять плетей.
– Слушаюсь, барин.
– На службу я всегда цепляю саблю, – поделился исправник, – хоть, право слово, давно уж не доводилось вынимать её из ножен. А ты, я гляжу, со своей и не расстаёшься?
– Это рапира, – механически поправил Воронцов.
Георгий глянул на гарду своего клинка отстранённо, будто это и не ему тот оттягивал пояс привычным весом.
Разум его пребывал в странном, доселе незнаемом состоянии. Будто бы раздвоившись, капитан понимал, что должен ехать в Берёзовку навстречу Николаю, что дорога может быть опасной и потому-то он ещё утром пристегнул клинок, но при всём этом главная цель как будто потускнела, а ярче и важнее стали какие-то суетные сиюминутные и бестолковые дела.
– О чём задумался, друг Георгий? – усмехнулся Колосков. – Взгляд у тебя таков, будто ты мыслями в эмпиреи вознёсся, ха-ха.
– А? Да… Гм, вспоминал историю. Я часто бываю в разъездах, а в дороге случается всякое. Хоть лесные разбойнички обыкновенно сторожатся нападать, завидев мундир, но в прошлом году, под Нижним Новгородом, помню, осмелились. Ехали мы тогда вместе с одним помещиком, видно, на его скарб и позарились.
Воронцов с Колосковым вышли во двор, где Георгий снова замер, глядя теперь на поклажу, притороченную сзади седла.
– Что же, как ты отбился? – подтолкнул его к продолжению исправник.
– Что, прости? А-а… пистолеты подготовил загодя, да и солдат со мной был, тоже – не лыком шит. – Рассказчик сел на коня. – Двоих я уложил с ходу, самого прыткого – проткнул, да против троих встал с рапирой. А что у них? Топоры, колья. Ну, был один самопал, да стрелок издалека пальнул – промазал. Солдат мой из ружья его уложил да штык в мгновение приладил, поди повоюй с ним, они и разбежались.
– А что ж за людишки-то были?
– Должно быть, беглые.
– Да, крестьяне, они если силу видят – задают стрекача. Но вот в нашей губернии разбойнички другого сорта… А, постой, вчера ведь я тебе уж рапортовал…
До «большого дома» дворяне добрались молча, впрочем, и ехать-то было недолго. Уже знакомая Воронцову компания из гусыни с потомством и собаки всё так же обреталась около лужи, немногие прохожие кивали исправнику и капитану и неспешно шествовали дальше.
Уже у входа их догнал отправленный за саблей Колька.
– А, молодец, спасибо. Осипу сказал тебя высечь?
– Нет ещё.
– Смотри же, не забудь, а то знаю я вас, шельмецов. А вот, кстати… Георгий, если нет у тебя к слуге твоему дел, то не отошлёшь ли его для проверки?
– Не знаю, право, стоит ли.
– О, ты сильно меня обяжешь. Ведь я не смогу присутствовать. Я, правду сказать, и не люблю этого вида и смотрю обыкновенно из дому – через окно. Да и то ничего не видно, а только из конюшни доносятся удары и благочестивые крики. Бывает, правда, что Осип сильно радеет об исполнении наказа, так тогда даже крыша от ударов трясётся.
– Что же, и до смерти забивает?
– Нет, упаси бог! – перекрестился местный новатор.
– Что ж, если надо, то… Тихон, сходи с Николаем да проследи за делом.
– Хорошо, а что после?
– После можешь быть свободен.
– Да, милейший, – задержал исправник Тихона, – вот, прими гривенник да передай его моему конюшему как тот кончит дело.
– Добро, барин.
– Вот молодец, и скажи там, на кухне, чтоб тебя угостили.
– Благодарствую.
Мужики ушли, а дворяне поднялись в присутствие. Внутри за своим столом сидел секретарь. Как только дверь начала открываться, он почуял явление вышестоящих и подпрыгнул как напружиненный.
– Доброе утро, Александр Фёдорович! – бодро воскликнул он, полагая, что, когда начальство приходит, тогда и утро.
– Доброе, братец, доброе. Георгий, вот, рекомендую тебе Причкаляева Фоку Харитоновича, очень сообразителен, проворен и трудолюбив.
Секретарь опустил очи долу и даже покраснел.
– Мы уже знакомы.
– Что у нас сегодня? Что уличные смотрители, пришли ли для наставления?
– Уже отправились по своим концам.
– Та-ак, молодцы. – Исправник отпер кабинет своим ключом, прошел и сел в кресло за большим столом так, будто жёсткий кафтан надел – уж очень оно было для него узко. – Что на подпись?
– Вот-с, извольте видеть, сегодня совсем тонкая стопка.
В самом деле, в представленной папке оказалось всего листов семь-восемь.
– Отлично, отлично.
Главный чиновник особенно не утруждал себя вдумчивым прочтением, лишь бегло проглядывал и ставил размашистую подпись.
– Та-ак, с делами покончено, не желаешь ли рюмочку лимонной настойки? – спросил Колосков гостя, вставая. – Чудная штучка, чудная.
Оная штучка хранилась недалеко – в остеклённом шкафу с папками жалоб и судебных тяжб. И если кипы бумаги лежали в навал, съезжая друг на друга, то пузатый хрустальный графин с рюмочками покоились на отдельной полке, в почтительном отдалении от суетных бланков, заявлений и просьб. На закуску имелись три марципановые конфеты.
