– Что это такое вокруг случилось? – продолжал староста. – Как будто изрыто всё…
– Чёрные дела творятся здесь по ночам, – заговорил убогий доверительно. – Черти роют нору в преисподнюю, а как дороют, так станут затаскивать туда грешников и в первую голову – никонианцев. Потому ты, Антип Осипович, подумай, крепко подумай…
– Свят, свят, свят… – Староста перекрестился и с выпученными глазами отступил на шаг назад. – А как же ты тут жив?
– Я хоронюсь в избе Федькиной и молюсь до самого рассвета. И пока Господь Бог не дал меня им на растерзание. А главное, главное – вот! – Юродивый показал два пальца, коими крестились все раскольники.
– Свят, свят, свят… Как жить-то нам теперь?..
– Есть путь, есть. Уж говорил тебе: отринь антихристову веру и тем спасёшься!
– Да-да. Что же, видно, так надо.
– Ну, бывай здоров. – И юродивый поковылял к развалинам.
Николай с Фёдором подошли к Антипу, и все втроём поглядели вслед убогому. Тот, словно почувствовав, обернулся и солдатам скроил рожу, а старосте махнул рукой. Потом, задумавшись на мгновение, отвернул от остова и пошёл к избе.
– Это что за человек такой? – спросил Николай.
– Убогий это, Митрофан.
– И давно он тут?
– Да, почитай, с весны.
– И-и-и… Что же, он всегда таков?
– Он мирный обычно, всё в веру старую зазывает.
– А как же он с отцом Феофанием?
– Тоже мирно жил, у него при церкви часто обретался, никогда от него худого слова не слышно было. А как пожар случился, так и вовсе сюда переселился. Я, да и многие, его подкармливаем – божий человек, хоть и раскольник. А что же теперь делать-то? Неужто ж и в самом деле черти?
Николай молчал. Солнце тем временем уже почти погрузилось за горизонт. Выкрашенные им облака показались старосте чересчур красными, будто не лучами были озарены, а сполохами адовых костров.
– Что делать-то? – нервно переспросил Антип. – Пора бы до дому.
– Да, пора, – кивнул Николай. – Ты с Олегом и Евсейкой поезжай, а мы тут останемся.
– Да как же?
– А так. Ежели сюда нечистые ходят, то тут нам их и ждать.
– Пропадёте!
– Не впервой.
Олег ехать отказался, а Николай не стал настаивать. В конце концов, Георгий Петрович ведь за какой-то надобностью взял его в компанию.
Крестьяне уехали, и вокруг как по команде сделалось темнее. Поблёк закатный горизонт, луны нигде не было видно, и оттого резче и чернее сделался остов церкви и мёртвые деревья вокруг.
Люди переглянулись, и тревога промелькнула в каждом взгляде.
– Что ж, где расположимся? – спросил Николай скорее для того чтоб разогнать тишину, чем для обсуждения.
Мест было немного: развалины, попова изба или сарай. К остову уж не пошли, при свете дня его осмотреть не успели. В дому схоронился Митрофан, и делить с ним кров значило излишне шуметь. Решили секрет устроить в сарае; он был невелик, стоял отдельно и не имел окон, что могло быть полезно, коли и в самом деле держать оборону придётся. Внутри его на стене было наколочено несколько полок, стояла бочка да пара ящиков. Судя по обстановке, хозяин нечасто сюда захаживал.
– Запалим, может, костерок? – предложил Фёдор.
– Какой костерок – спугнём, – возразил Николай.
– А маленький, в бочке, а на вытяжку можно часть крыши разворошить.
– Нет.
– Озябнем без костра ночью-то.
– Сходи посмотри в избе одеяла. Олег, а ты погляди на сеннике, не осталось ли соломы.
Парень ушел и быстро вернулся с большим ворохом сена на вилах. Из избы послышались крики юродивого, потом показался Фёдор с одеялами, и охотники устроились справа и слева от оставленного открытым входа.
Солнце зашло, но из-за дальних туч выплыла луна. Ущербная, она всё же давала достаточно света для того чтоб различить мир сажен на пятнадцать – двадцать окрест. В бледном её сиянии всё казалось чёрно-серым, без блеска, без красок жизни. А и блестеть-то было нечему – изнутри сарая просматривалась лишь правая сторона холма с угольными развалинами церкви, да часть избы.
Время шло, а вокруг было тихо. Тихо так, как не бывает на природе: ни голоса птицы, ни шелеста мыши, ни даже назойливого жужжания комара не слышно.
Николай это приметил и сидел спокойно, не таращась понапрасну в темноту, но отдавшись на волю глаз – как бывает, они сбоку, невзначай, замечают движение. Размышление его тоже шло ровно, неспешно – коли и вправду здесь упыри обретаются, так уж хотя бы одного да смогут они добыть и вот хоть в ящик да схоронят напоказ честному люду.
Олег сел за Николаем, там, где было велено, и старался исполнить то, что было сказано, а именно – сидеть, не шуршать, не ёрзать. Однако с непривычки исполнить указание оказалось сложно, и оттого он внутренне боролся с желанием то почесать нос, то передвинуть ногу. На борьбу эту уходило всё его внимание.
Наконец порывы его успокоились, парень расслабился и нежданно уснул. Во сне показалась ему та самая казачка, что встретилась им в деревне. Верхом на огненном жеребце галопом скакала она через поля, махом перелетала овраги, с каждой секундой приближаясь к нему, Олегу. Вот конь под ней прыгнул что есть мочи и стал перед Олегом – ярится, копытом бьёт. Наездница стоит в стременах лихо, смотрит грозно, но Олег не боится, тянет руку к конской морде, дотрагивается, и рысак успокаивается. Кланяется Олег казачке, и та в ответ улыбается, и уже не казачка она, а девица, уж не мужской наряд на ней, а длинное платье. Хочет Олег взять её под руку, но вдруг налетает злой чёрный ветер, и уже не дотянуться ему, не дотронуться. Вмиг завьюжил веретеном, поднял девушку, закружил и понёс по полям. Олег бежит, бежит, но догнать не может, и тянутся поля, и нет конца погоне.
Николай заметил, что парень уснул, но будить не стал, всё ж не Олегово это дело – врагов сторожить.
А Фёдор сидел спокойно, как, бывало, сиживал в секретах во время турецкой кампании. Он знал, как сделать так, чтобы ничто из того, что поначалу истязало Олега, не беспокоило его, но как совладать с внутренним волнением, а точнее, с робостью перед нечистью, не ведал. Хорошо Николаю, он, видать, в этом деле опытный, не пропадёт, а он, Федор, что? И глядеть-то на этот чертями изрытый прыщ с развалинами тошно. Оттого взгляд его постоянно уходил от холодного, лунным светом озарённого дверного проёма к уютной темени углов и стен сарая.
«К чему такая служба, когда невзначай попадёшь на зуб нечистому? И зря говорит Дёмка, мол, люди сильнее. Это когда батальон рядами наступает под барабанный бой, вот так сильнее, а тут? Того и гляди – налетят, раздерут на лоскуты и Богу помолиться не успеешь. Да, не успеешь, изъязвят тело, а душу в ад упрячут на муки вечные. Вот что страшно. А за что? Жалование, скажем, дают хорошее, но разве оно сгодится в аду? Не успею потратить, пожить не успею… нет, как кончим это дело, так запрошусь в отставку».
