Взгляд Фёдора при этих мыслях неспешно шёл от стенки до левого угла и всегда проходил по едва-едва освещенному лунным светом куску земляного пола: темнота, чуть свет, темнота – и обратно: темнота, чуть свет, темнота. Неизменность картины успокоила, и раздумья его от страшного перешли к приятному – как он потратит деньги и заживёт хозяином на своей земле. От покойных мыслей он расслабился и водил взором бездумно.
Но в очередной раз привычный порядок изменился: темнота, темнота, темнота. Что-то загородило освещённый участок! Взгляд Фёдора остановился, не в силах двинуться в обратный путь. Сбоку почудилось движение – тень, она то горбатилась медведем, то извивалась змеёй, а после и вовсе шагнула внутрь!
«Что же Николай не стреляет?! Олег что? Спит?!» – бессильно забилось в голове.
Рука с пистолетом лежала на колене как чужая – и пальцем не вздрогнуть! Да что пальцем, взгляд, взгляд как застыл на стене, так и не шевелился! А тень надвигалась, уже видна была её неестественная объемность, её телесность! От страха Фёдор глядел уж в точку; как мог сжал взор свой, ведь если не видишь ты, то и тебя не увидят, а? А? А? А-а-а-а-а!!!
И вот, когда от ужаса, кажется, поднялся на теле каждый волос, тень вломилась в крохотное поле зрения и обернулась мужичком, оборванным и грязным – давешним юродивым. Тем самым, что не далее как пару часов назад поносил их. Фёдор вздрогнул всем телом – душная, невыносимая тяжесть страха покинула его, оставив совсем без сил. Он двинул рукой, поводил туда-сюда взглядом, вздохнул. Оказалось, что он почти не дышал всё это время!
А юродивый уже показывал ему какие-то знаки, корчил рожи, на что-то намекал.
«Чёртов дурень, Дёмка б непременно дал тебе в зубы, а я б поглядел».
– Да отстань ты, банный лист, – начал было Фёдор, но замолк.
В тусклом лунном свете неожиданно сверкнуло жёлтым блеском золото. Цепочки, монеты, браслеты… засаленные, все в каких-то разводах, но толстые, тяжёлые даже на взгляд в пригоршне нечистых рук.
– Клад, – зашептал мужичок. – Клад я здесь нашёл. Тебе отдам. Только ты чист душой. Уйдешь за Урал-реку, за пологую гору, в пустынь, в чистоте истинной веры заживешь и спасёшься!
Мужичок шепчет, а руки его так и ходят, так и носят перед носом богатство, а чёрные, земляные пальцы гладят, перебирают сокровище, но ничто не падает, всё цело.
– Бери и беги, беги за Урал-реку, – донимает юродивый.
Уже потянулся было Фёдор за деньгами, но ощутил в руке тяжесть пистолета и вспомнил, зачем он здесь. Вспомнил про своих спутников, поворотил голову, а там… Николай сидит, чело склонив, а из-под сердца рукоять ножа торчит. Олега не видно, но Фёдор знает, точно знает, что задушен парень, словно слепой котёнок.
– …за Урал-рекой, за пологой горой жить будешь. Жить будешь. Жить.
В смятении глядит Фёдор на юродивого и тянет пустую и трепетную руку к золоту.
«Уйду из этого проклятого места, да, туда, в пустыню, где нет никого, и Дёмку с собой заберу».
Мысль о друге быстрой стрелой, острой болью пронзила смятённые мысли. А Дёмка-то в деревне, раненный, пропадёт без него.
– …ты жить будешь. Ты – жить, – всё так же доносится шёпот, но теперь уже бессильный, враз потерявший всё своё значение.
– Ах ты, сволочь! – закричал солдат, навёл на юродивого пистолет и выстрелил.
Глава 12
Утро уже успело растерять свежесть и собиралось перейти в полдень, когда Воронцов открыл глаза. Потолок был незнакомый, выбеленный, но со следом давней протечки в углу. А может быть, и не одной, так как желтоватые разводы располагались один внутри другого. Размышление это было покойным и отстранённым, так бы и глядел на узоры, но другие чувства и воспоминания уже настойчиво заявляли о себе. Кислым солончаком скрипела сухость во рту, царапалась недавним укусом боль в руке, а в ответ ныла её сестра в ноге. В голове ворочались мутные образы прошлого вечера: заунывные звуки каких-то дудок, татарские танцовщицы, постоянно подливающий мурза и дым от его кальяна, висящий полосами прямо над низким столом.
Весь вчерашний день представился будто подёрнутый пеленой того кальяна.
«Как же я оказался здесь? Почему я до сих пор здесь? Ведь я не собирался задерживаться. Одно за другое, а теперь вот лежу, едва не погребённый в сафьяновые и шёлковые подушечки, с похмельем и синяками, будто после недельной гулянки. Что за замороченный городишко…»
Воронцов приподнялся и оглядел комнату. В углу на столике стоял большой кувшин с водой, стеклянный стакан, медный таз, словом, всё, что нужно для утреннего умывания. А вот мундира или хотя бы кальсон нигде не было видно, гость спал лишь в тонком шёлковом халате.
– Эй, кто-нибудь! Дайте одежду!
В портале прохода, за узорчатой занавеской, мелькнула чья-то голова, затем послышался хлопок двери, но никто не показался.
Это что ещё за невидаль? И почему никто не заглянул и не спросил: «Чего изволите?» Нет, нужно ехать, ехать как можно скорее.
Георгий умылся, воспользовался уборной в сенях, и, не дождавшись слуги или хоть кого-нибудь с одеждой, решился выйти на двор. Однако дверь была заперта.
– Ну, это уже слишком! – Воронцов с силой подёргал ручку, в этот же миг с той стороны послышалось движение, и дверь отворил сам хозяин дома.
– Доброго утра, херметле Георгий! – с улыбкой приветствовал он капитана. – Как почивалось? Как твои раны?
– Это что за гостеприимство с запорами? – не на шутку рассердился гость.
– Ой, прости-прости, это не тебя запирали, это для тебя.
– Что за «non-sens»?!
– Да-да, ночью уже ты говорил, что век бы не покидал наш Боброцск, хоть бы и запереть тебя здесь. Вот служанка и постаралась. Она очень старательная, как ты её нашёл ночью, а? – Мурза панибратски подмигнул и улыбнулся. – Давай я зайду попозже, а? Лейла! Лейла, подойди!
– Позволь, но… – начал было Георгий, однако сказать ему было нечего, он совершенно не помнил ночи. – Нет, я сейчас не расположен. – Воронцов неуверенно улыбнулся подбежавшей девушке. – Вели лучше принести моё платье.
– Как пожелаешь, как пожелаешь. Видишь, у меня желание гостя – закон! Лейла, принеси наряд господина капитана и… помоги надеть. Ах-ха-ха, ваш русский обычай потчевать гостя трижды мне по нраву.
– Давай оставим наши обычаи, утро нынче не так добро ко мне.
– О, для этого у меня есть верное средство, наше, татарское. Велю подать к завтраку.
Мурза ушёл, а Воронцов, отослав от греха подальше служанку, принялся одеваться. Дело это было небыстрое, потому он снова вернулся к размышлениям о своём пребывании в Боброцске. Положим, бал у Семихватова был нужен – в конце концов знать о местных делах полезно, но почему он не уехал вчера? Вот загадка. Но сегодня – непременно надлежит ехать, непременно.
