– Ты кто? Откуда взялась? В траве сидела?
– Прочь, добром с моих полей уходите.
Георгий уже плохо соображал, что происходит, разговор доносился до него издалека, а смысл и вовсе терялся.
– Ты кто, баба? Из какой деревни?
– Не уйдёте добром – спознаетесь с серпом.
– Иди отсюда, убогая, не твоё дело.
Краткое затишье, а затем удивлённый вскрик! Звон стали, снова крики, сначала яростные, потом испуганные, потом тишина.
Угасающим взором Георгий зацепил фигуру женщины, склонившейся над ним, но рассмотреть лицо он уже не успел – всё укрыла темнота.
Что-то тяжёлое, мутное, туманное застило взор и тисками сдавливало голову, а шум, будто от скрежета санных полозьев по брусчатке, забивал слух. Воронцов разлепил веки, и морок перед глазами исчез, уступив место бревенчатой стене. Голова болеть не перестала, и противный звук всё так же терзал уши. А ещё язык, язык был сух и чем-то придавлен так, что не пошевелить. Руки и ноги тоже не слушались, похоже, были связаны.
Воронцов лежал и бездумно таращился в стену. Хорошо хоть дышать можно.
«Где я? Что со мной? Неужели это Корчысов так мстит за поединок? Безумие».
– Опамятовался, соколик? – донёсся сзади дребезжащий старческий голос.
Георгий попробовал повернуть голову на звук, но увидел лишь закопчённый потолок – заведённые за спину руки не давали перевернуться.
– Ты не спеши, ещё успеешь поглазеть-то. Придётся тебе у меня погостить седьмиц пять-шесть. Я хотя и не мучила б тебя понапрасну, да подпола нету – хранить мясо негде.
«Что? Бред какой-то».
Георгий зажмурился и снова открыл глаза – ничего не изменилось.
– Вот вернётся Берендейка, так мы с тобой побалакаем, – снова донеслось сзади, – а пока можешь и поспать. Во сне-то хорошо, вольным ветром гулять где вздумается и ни пут на тебе, ни тяжких мыслей… ты поспи.
Ни о каком сне, конечно, не могло быть и речи. Георгий замычал и стал как мог раскачиваться из стороны в сторону, одновременно напрягая руки и тем пытаясь растянуть верёвки.
– Не ершись, не трепыхайся! – прикрикнули сзади и так ударили чем-то деревянным и мокрым по голове, что в ушах зазвенело.
А ведь голова и так-то болела. Били сверху, не в висок, но очень чувствительно.
– Сказала же, Берендейку дождаться надо.
Георгий почёл за лучшее прекратить пока попытки, всё одно путы на руках ничуть не ослабли.
Скрежет прекратился, взамен разнёсся дух каких-то трав и перца. В носу защипало, и, как назло, защекотала тряпка в глотке. Георгий чихнул, потом ещё и ещё.
– А-а-а, травки мои учуял? Добрые травки, без них – какой навар?
Спазмы сотрясали пленника, отдаваясь в ушибленной голове. Ещё немного и он бы свалился с лавки.
– Сейчас помогу, – проговорила хозяйка и пребольно ударила связанного по коленке деревянным половником.
Воронцов взвыл в кляп, но действительно перестал чихать.
– Полегчало? Ну, лежи покойно.
А ничего другого и не оставалось, только лежать да гадать, что это всё значит. Но дельных мыслей в голову не приходило, отчего сделалось тягостно и беспокойно.
Георгий обратился внутрь себя, к своей силе, и с радостью обнаружил, что вызвать её может вполне. Вот только кляп не даст ничего сотворить.
Старуха всё что-то возилась за спиной, изредка сама себе бросая пару слов. Так прошло не меньше часа, пока Воронцов не услышал сначала лёгкий топот где-то снаружи, а потом и скрип открываемой двери.
– Где тебя только носило?! Принёс хоть? – приветствовала кого-то хозяйка.
В ответ как будто присвистнули.
– Ну-у! Теперь пообедаем! Соколик, и ты просыпайся, говорить будем.
Кто-то протопал быстрым и коротким шагом в изголовье, повозился там, а после прямо перед носом Воронцова встала нога в лапте, онучах и штанине грязно-серого цвета. Вместе с ногой пришли резкие запахи грязи и застарелого пота.
– Сейчас я тебя, соколик, переверну, надо мне на твои очи поглядеть. Порошка говорила, будто ты ворожбу знаешь.
Воронцова взяли за связанные руки и повернули сначала на живот, потом и на бок так, что он оказался спиной к стене.
Теперь он увидел и комнату, и свою тюремщицу.
Бабка такая старая, что, кажется, взялась уж местами мхом, с большим кривым носом, водянистыми, бесцветными глубоко посаженными глазами и морщинами по всему лицу глядела прямо на Воронцова с улыбкой. И как она его так легко повернула? А улыбочку её лучше бы не видеть вовсе, зубы у старухи все были волчьи. Клыки и резцы торчали в разные стороны, выпирая вперёд и кое-где разрезая губы.
Георгий бывал на волчьей травле всего-то, может, раза два, но арсенал серых запомнил.
– Что, добрые зубки? Кха-ха-ха! – развеселилась бабка. – Вот у серого одолжилась, когда свои сточила.
Стоявший на лавке над головой Георгия бабкин помощник взял его одной рукой за волосы, а второй вытащил кляп. Пленник закашлялся. Бабка наклонилась, и её голова оказалась почти на уровне головы Воронцова.
– Поведай мне, соколик, куда путь держал, откуда ворожбу знаешь. И гляди, я кривду почую.
– Кха… пить дайте.
– Дам, дам, соколик. Берендей! – Бабка указала своим кривым и когтистым пальцем на пленника, и тот снова вставил кляп.
Воронцов скосил глаза вверх и разглядел помощника. Тот оказался совсем маленького роста, но широкий, как говорят – поперёк себя шире, одет просто, лохмат, нечесан и грязен. Смотрел он на пленника сурово, но как-то без души, по обязанности.
Бабка поднесла в крынке воды и напоила.
– Теперь сказывай.
– С-сударыня, я государев человек, на службе. Лучше развяжите меня.
– Государев, государев, раз на тебе кафтан красный, это уж и без слов понятно. А за какой надобностью ты там очутился, в полях?
– По приказу его высокоблагородия тайного советника господина Шешкова Степана Ивановича, – начал Воронцов пылить высокими должностями, – начальника Тайной Экспедиции Сената, князя и ближайшего друга государыни…
– Ну, что делать-то тебя послали? – Титулование и упоминание императрицы бабка, казалось, пропустила мимо ушей.
– Послан выискивать банду разбойников, что грабит купцов в губернии, – решил пленник выдать ту же сказку, какую рассказал князю.
– Э-э-э, мели, Емеля… – не поверила старуха, и Берендей неожиданно и сильно ударил Воронцова по уху и ещё раз, и ещё.
Кровь в голове стала пульсировать, с каждым новым толчком отдаваться новой болью.
– Я государев человек, за меня ответ держать придётся! – от боли, а паче от обиды за то, что не пойми кто взял над ним власть, закричал Воронцов.
