Бабка глянула на него со смехом в глазах.
– Кто ж узнает? Мало ли на дороге людей пропадает?
– Дознаются. Других-прочих не ищут, а за меня леса вокруг Боброцска мелким гребнем прочешут!
Берендей снова ударил пленника, и снова. Боль теперь переменилась и сделалась постоянной, ноющей и давящей.
– Сволочи! Наплачетесь ещё в застенках! – Давно уже так по-мальчишески не грозился капитан лейб-гвардии. И сам понимал, что тонко блеет, но удержаться не было сил.
– Экий ты страшный и грозный. А сам-то ты сюда дорогу знаешь? Показать сможешь? И никто не сможет. И ни к чему нам препираться, я тебе сейчас скажу, а ты послушай. – Слова слышались Воронцову хуже – от ударов поселился внутри неумолчный звон.
Бабка придвинулась и заглянула пленнику в глаза.
– Соколик, ты пока молвишь – целый, а как умолкнешь – без ноги останешься.
– Как же… зачем? – Сомнений в её словах у Воронцова не возникло.
– А что ж ты не понял? Отрублю я тебе топором ногу пониже колена, да в суп. Берендейка, вон, и хрену добыл в деревне. – Бабка указала на горшочек, стоявший на столе.
От горшочка взгляд Воронцова переместился на большой чугунок на шестке* печи. Сумасшедшая старуха, с ней не договоришься. Бежать, бежать, лишь бы отвернулась…
Бабка проводила его взгляд и снова улыбнулась, ощерив свой арсенал зубов.
– Что же вам от меня надо? Зачем? Я-а-а готов добром отдать вам всё, что имею при себе. Поверьте, этого хватит, чтобы ещё десять лет есть только мясо.
– Что надо – я уж тебе сказала, и толковать тут больше не о чем. Да и разве ж нужно мне мясо зверей? Разве ж не узнал ты меня?
– Н-не имею чести…
– Экий ты несговорчивый, всё не веришь, а поверить надо бы.
Она отвернулась и пошла зачем-то к стене.
Сейчас… Воронцов склонил голову от сердитого наблюдателя и обратился к своему дару. Тот откликнулся мгновенно и, несмотря на головную боль, зазвучал внутри чисто. Георгий зашептал слова огненного кольца, того, что не смог прочитать в полях, и, хотя нет здесь сухих колосьев, всё равно должно было полыхнуть изрядно. Руки его наполнились жаром, он приготовился…
Удар по уху! Резкий свист! Ещё удар, и кляп уж тычут в рот. Не успел, не успел! Снова ударили по голове, и Георгий потерял сознание.
Очнулся рывком, от какой-то едкой дряни, которую ему поднесли к носу и увидел улыбающуюся бабку.
Молча просунула она между его связанных ног верёвку и туго перетянула бедро. Обернулась к столу, взяла топор.
– Стало быть, ворожбу знаешь… а что ж не веришь?
– Я верю, верю! – взвыл Воронцов. – Я ищу ведьм! Колдунов и прочих в диковинных делах искусников!
– Зачем? – Топорик вертелся, тревожился в траченой старческими пятнами руке старухи, словно спешил в дело.
– Чтобы предложить им государеву службу.
– Ведьмам служить царю? – Бабка так удивилась, что поначалу застыла. – Кха-хха-кхе, ах-ха-ха, аг-кхар-кха-ха! – Карга затряслась тяжёлым, скрипучим, вымученным смехом, будто бы не смеялась уже лет сто.
Тяжело оперлась она на стол и продолжила вздрагивать, клокотать и кашлять так, что Воронцов уже было понадеялся, что сей же час преставится.
Однако ж не случилось и, отсмеявшись своё, она угомонилась, отложила топорик и отошла попить воды. Лицо её оживилось, на щеках красными болезненными пятнами появился румянец, а глаза приобрели блеск и живость.
– Повеселил ты меня, соколик, угодил старухе. За то я тебя мучить не стану… – Бабка покрутила головой в поиске чего-то. – А вот что, сварю тебе маковый отвар – не так остро почуешь, когда ударю, и обрубок потом меньше болеть будет.
– А зачем же именно я вам нужен? Чем я других лучше?
– Ась? Ты-то лучше, уж конечно. Погоди, ты дальше сказывай, откуда ворожбу знаешь и остальное прочее. – Бабка неопределённо помахала рукой.
– От деда. Верней, от книги его. Все в нашем роду обладали даром. Отец только от него отказался, простой жизнью живёт.
– А дед откуда взял?
– Не знаю, я его только в отрочестве видел. Сам он по крови – венецианец, и отец – тоже, а я уже наполовину русский.
– То-то я чую дух странный, не то русский, не то какой. Это кто ж такой – венецианец? Из какой земли? – спросила бабка, помешивая уже что-то в глиняном горшочке.
– Из Латинской.
– О-о-о! Слыхала, слыхала… Был один у меня знакомец, при царе Борисе ещё, как бишь его… Джакомо, Джанимо… эх, не упомню уж. Но ликом пригож – чернобров, зеленоглаз, нос с горбом… помню, да… нежен был да мягок. – Бабка облизнулась. – Ладно, а что ж ты в Боброцске делал?
– В соседней деревне сгорела церковь вместе с попом, я приехал посмотреть, не дело ли это рук колдуна.
– Это в Берёзовке-то? Ага, знаю. А если дело рук колдуна, то что?
– Взял бы его, судил и казнил.
– Казнил? Отчего? А служба как же? – усмехнулась бабка.
– Оттого, что все согласные должны через Сергиев монастырь пройти, покаяться, послушание отбыть. А те, что церкви жгут, уж не покаются, в веру Христову не обернутся.
Старуха перестала помешивать и села у стола в задумчивости.
– Стало быть, столкнёшься ты с колдуном, если найдёшь его в Берёзовке? – Она пытливо заглянула узнику в глаза.
– Да.
– Вот как… – Бабка взяла со стола плошку с хреном, повертела её в руках, понюхала – скривилась. – Что за хрен нынче стали делать, никакого духа в нём нет…
Карга посидела ещё какое-то время и, решившись, продолжила:
– Ладно, соколик, видно, твоё счастье, отпущу я тебя.
Воронцов вздохнул с облегчением.
– Потому отпускаю, что враг у нас общий – тот, кто спалил попа в Берёзовке.
– Так стало быть, есть колдун?
– Есть-есть, и он мне поперёк горла.
* Шесток печи – полка перед аркой горнила.
Глава 15
После веселого застолья собирались бестолково. Николай с Фёдором пихали и поливали успевшего захмелеть Евсейку, казаки, похватавши сабли, ещё не раз бегали в хаты то за бронями, то за шапками.
Однако ж через четверть часа десяток казаков и телега с гостями выдвинулись-таки в поля.
Дорогой слушали Антипа.
– …из воздуха! – стращал, выпучив глаза, староста. – И спрашивает дочку! Мол, скажешь про дочку, так помогу поля убрать. И серп откуда ни возьмись в руке! А серп бурый, как в крови!
– А она что в ответ? – спросил Николай.
– А что ей отвечать? У Семёновны-то сыновья! Да и тех уж три года как в солдаты забрили. Завопила да бегом в село.
