Собравшись с мыслями, он вызвал птицу и отправился с нею к лагерю.
– Эх, Тишка, Тишка, ведь пропадёт… – негромко вымолвил Николай, но пролетавший мимо ворон услышал.
– Чему быть, того не миновать, – ответил солдату Перещибка. Похоже, он тоже не верил в благополучный исход.
Но Воронцов уже не колебался, он всё решил.
Серые тучи, пришедшие утром, заплакали дождём, вокруг сделалось промозгло и неуютно.
Корчысов шёл твёрдо и с поднятой головой. Не дожидаясь, пока он подойдёт сам, к нему навстречу бросилось несколько причащённых. Головы их ещё более вытянулись, кости заострились, не поспевающая за ростом кожа местами порвалась, так что в прорехах виднелась плоть. На бегу они выли и издавали звуки, похожие на ржание.
Причащённые схватили мурзу, бросили наземь и приволокли к лагерю.
– С возвращеньецем! – карикатурно приветствовал Корчысова князь. – Как изволил погостить?
Мурза молчал.
– А я заждался уж тебя. Что, больше гостей не будет?
– Отпусти её, князь.
– Почему ты меня предал, Арслан? – Семихватов подошёл и склонился над пленником.
– Ты ввязался в сатанинские дела, отшельник тебя заморочил.
– Меня никто заморочить не может! – Глаза Семихватова горели лихорадочным огнём. – Если бы не предатели и трусы, всё уже было бы кончено! Но я вас заставлю подчиняться! Приведите пленников!
Ворон капитана вспорхнул выше и сделал круг над лагерем – палатки выглядели заброшенными, некоторые были размётаны и валялись кучей грязного тряпья. Причащённые бестолково слонялись по лагерю, по временам сталкиваясь друг с другом, на взгляд, их было не больше четырёх-пяти дюжин.
Рядом со входом в лагерь к перекладинам прилаживали верёвки – доделывали виселицу. Пленников сторожили пятеро, вид у них был хоть и лихой – ножи с топорами за поясом, – да уж больно напуганный. Они поминутно косились на бессмысленных и не переставали креститься.
Найдёнову и Тихона вывели из лагеря и представили пред очи хозяина.
Арслан не сводил глаз с Найдёновой, а та лишь затравленно бросила на него один пугливый взгляд.
– Борис, прошу, скажи, что это всё шутка! – Катерина подбежала к Семихватову и приникла к его груди.
Руки её были связаны спереди, но она всё равно попыталась приложить их и обнять князя.
– Шутка, душечка, шутка. Ты-то со мной, верно, шутила, когда ускакала с капитанским служкой? – Семихватов погладил её по голове, наблюдая при этом за Корчысовым. А тот был белее мела.
– Я делала только то, что ты велел! Но он будто не видел меня, и мне пришлось сказаться жертвой, я хотела как лучше!
– И потому тебя перехватили только под Воронежем?
– Борис, ты же знаешь, я верна только тебе. Я обязана тебе всем!
– Обязана, да, но не верна. – Он оттолкнул барышню. – Предатели, предатели и трусы! Тащите виселицу.
– Нет! Борис, умоляю, не надо, не надо! – Найдёнова упала на колени и попыталась обнять ноги своего судьи.
– В назидание остальным, в назидание! – Князь отступил, и барышня повалилась наземь.
– Князь, ты обещать! Князь! – вскричал Корчысов.
Он рванулся из рук конвоиров, но те держали крепко. Они ещё круче заломили ему руки и ткнули лицом в землю.
– Ты тоже обещал… Обещал, что капитан не уедет из Боброцска неделю, что хутор возьмём за день… а сам всё провалил, да ещё и сбежал, оставил меня в дураках. Но нет, я шапку шута примерять не намерен, не намерен, слышишь?! Всё будет так, как я сказал!
Из лагеря принесли два столба с четырьмя опорами и перекладину с веревками. Люди князя стали сколачивать виселицу, а Георгий взирал на их работу в оцепенении. План его провалился, это было очевидно, и теперь он с ужасом глядел на последствия своего малодушия.
Дождь размочил утоптанную землю перед лагерем и выпачкал грязью красивое платье Найдёновой, оставил чёрный след на лице Корчысова.
– Катюша, Катюша, – шептал Арслан, ища её взгляд, но Найдёнова не слышала. Она скорчилась на земле и дрожала крупной дрожью, как бывает в лихорадке.
Георгий всё время наблюдал за этой парой несчастных, то ли случайно, то ли нарочно избегая глядеть на своего слугу. А Тихон стоял смирно и переводил взгляд с виселицы на хутор и обратно. Он надеялся на что-то, не верил в свою судьбу и смотрел так, как если б ждал чего-то. А когда виселица была готова, у него выскользнуло нечаянно:
– Георгий Петрович…
Георгий вздрогнул и перевёл взор птицы на своего Тишку – на простодушном лице слуги застыла как будто детская обида.
Воронцов прервал связь с птицей.
– Перещибка! Степан, давай атакуем! Он близко! Сейчас убьём князя и дело кончим!
– Георгий Петрович, как же успеем? Да и…
– Верхом! Верхом, ведь ты мастер. А нет, так вели дать мне коня! – В ажитации капитан подошёл вплотную и навис над казаком.
– Ты что, Георгий, какой конь? Ведь нет ворот…
Воронцов огляделся – разрушенные ворота были заложены брёвнами. Конечно, всё верно, и сиюминутная горячность покинула его, оставив без сил. Теперь уж ничего не сделать, мгновение истины потеряно.
Он закрыл глаза руками.
– Кончено, – сказал кто-то.
Перещибка достал из-за пояса подзорную трубу, посмотрел сам и протянул её Воронцову.
Но Георгий сначала глянул так – из-за дождя видно было плохо, но два силуэта на перекладине всё же различались.
Он проглотил комок в горле, поднёс трубу, но ничего не увидел – стекло залило водой.
«Это слёзы», – подумалось Воронцову.
Он не спеша отёр линзу о полу своего камзола, и, прикрывая трубу рукой, посмотрел ещё раз. Найдёнова и Тихон висели рядом, чуть покачиваясь. Лиц не было видно, но Георгий знал: Тихон ждал его до последней минуты – и теперь, конечно, обижен. Был обижен.
Катерина в своём нарядном и испачканном платье показалась сломанной куклой, брошенной, ненужной и одинокой.
Корчысов же ещё был жив. Его держали, но он, кажется, пребывал в бесчувствии и не сопротивлялся. Колдун вливал ему в открытый рот своё зелье.
Георгий опустил трубу. На душе у него было так погано, как ещё никогда не бывало прежде. Он развернулся и пошёл к дому.
– Георгий Петрович, не казнись, що ты мог зробыты? – сказал ему вдогонку Перещибка.
Капитан остановился.
– Но я же ничего не сделал, – ответил он, полуобернувшись. – Ничего.
Воронцов ушёл в дом, забрался на галерею третьего этажа, прогнал мальчишку-дозорного, и уселся на пол. Едкие мысли занозами сидели в голове – ничего не сделал, понадеялся на авось, спустил с рук ношу ответственности и в результате предал на смерть верившего ему слугу, обрёк на погибель женщину. От мыслей не было спасения, как невозможно убежать от себя самого. Он мог поступить иначе! Да хоть бы и пойти к князю с ножом в рукаве! Кто знает, как бы обернулось?! О боже, ведь ещё час назад всё можно было исправить!
