– Вот это дело, вот за это – благодарствуйте.
– Как тебя звать?
– Евсеем нарекли.
– Откуда ты родом?
– Мы-то? Мы-то с Перепашного.
– А в Сухой Берёзовке бывал?
– Бывал, как не бывать, у меня там кума живёт.
– Что ж ты к куме заехать зажилил? – влез Демид.
– Вовсе я не зажилил, но ведь если на дороге деньгу заприметил, то мимо-то не пройдёшь. На подати пойдёт, али вот хоть бы кобыле моей уздечку новую справлю. Нужно? Нужно. Подковать её, родимую, нужно? Нужно. Подкормить её, сердешную, нужно? Нужно. Так вот и выходит, что не я жадный, а житьё-бытье такое.
– Твоя правда. А про Сухую Берёзовку что можешь рассказать? – вернул Николай разговор на нужную тему.
– А что рассказывать? Казённое сельцо, живут там люди – не тужат. Разве что совсем мужиками деревенька обнищала, позабирали всех в солдаты.
– Ну-ну-ну и что же? – опять влез Демид. – Как бабы без мужиков-то?
– Известно как – томятся.
– Ой, верно, сплю я. Слыхал, Федька, а?! Томятся! – широко улыбнулся Демид и толкнул соседа локтем в бок.
– Да вы не больно-то радуйтесь, служивых они не привечают.
– Отчего ж?
– Да, видно, из-за рекрутских наборов, – догадался Фёдор.
– Верно.
– Ништо, уговоримся, – сказал Демид, и мечтательная улыбка надолго поселилась на его лице.
– Не было ли в селе какого лиха? Мор или пожар? – снова начал расспрашивать Николай.
– Нет, ничего такого не бывало, бог миловал. – Евсей перекрестился. – Ну да я в те края токмо по осени або зимой наезжаю. Весной-то и летом дома дел – молоть не перемолоть.
Дальше ехали молча, только поскрипывали колёса, да стрекотали кузнечики. Перелески сменились полями; в высоком разнотравье то тут, то там проглядывали полянки клевера и земляники.
Николай, собиравшийся было продолжить пытать мужика про деревню, отступился. Глядел на крошечные, словно блюдца, островки земляники и думал, как славно было бы остановиться и поискать ягод. Само собою вспомнилось детство, когда босоногим сорванцом, бывало, бегал он от крестьянской работы к точно таким же полянкам за немудреным лакомством. Счастливое время, куда не вернуться ни на час, ни на миг, а ведь иногда так хочется сбросить с себя тяжкий, огрубевший наряд обожжённого опытом, разумного, взрослого человека и нестись, распахнув глаза и раскинув руки, по лугу навстречу такому яркому, живому и удивительному миру.
Фёдор, не имея склонности к романтизму, прикидывал, что телега, на которой они ехали, справная, а лошадёнка – ледащая, под соху не встанет, что сам возница – плут и, видно, барыш пропьёт, что трава на полях перестаивает и надо бы её скосить. Фёдор, сколько себя помнил, всегда был человеком хозяйственным. В молодости он даже хотел поскорей жениться, без большой разницы на ком, лишь бы выделиться из отцовского двора и зажить своей головой и руками. Но на беду, в ту самую пору, когда он уже уговорился с будущим тестем и собирался засылать сватов, приехал господский приказчик и записал его в солдаты. С тех пор не проходило дня, чтобы не думал он о том, как, закончив службу, зачнёт своё хозяйство. Для того в сокровенном месте припасено уж без малого полтораста рублей, для того он и на службу эту жуткую записался – господин капитан положил им унтер-офицерское жалование.
Будто бы подтверждая мысли Фёдора, возница запел:
Чарку зелена вина
Выпью разом я до дна
И, эх, загуля-аю!
И, эх, заспева-аю!
Дудку я к губам прижму
И по улице пройду
И, эх, загуля-аю!
И, эх, заспева-аю!
Позабавлю я народ,
Он мне снова поднесёт
И, эх, загуля-аю!
И, эх, заспева-аю!
Не пойду назад к жене,
Понаведаюсь к куме
И, эх, загуля-аю!
И, эх, заспева-аю!
Демид тоже начал что-то бубнить себе под нос, а мысли всё не могли отвязаться от ждущих его в деревне баб, а может, и девок. Вот доберутся они до села, и он гоголем пройдётся по улице, да не будет бросаться к первой встречной, а погуляет, покажет себя и выберет самую-самую раскрасавицу. Человек буйного нрава и с тёмным прошлым, Демид мог иногда со всей душой предаваться какой-нибудь откровенной чепухе. Года три тому назад поспорил он с ротным поваром – и не обошлось без мордобоя, – что сможет так залатать свои видавшие виды башмаки, что они будут блестеть не хуже офицерских. Сложная задача, ведь обувка его была изношена, изжёвана многими вёрстами дорог, и ей уж давно пришла пора отдохнуть в какой-нибудь канаве. Починять туфли дело непростое, ведь они нужны постоянно – в караул или на строевые учения в чём придётся не выйдешь. И потому, щедро подмазав полкового лекаря и сказавшись унтеру хворым на живот, Демид два дня не вылезал из нужника и латал, и клеил свои башмаки. И добился своего – та же самая пара выглядела так, будто только взята из лавки. Другое дело, что они развалились уже к концу дня, но спор-то был выигран, и повар месяц носил ему мясо с офицерского стола.
Последний спутник, Олег, ни о чем конкретном не размышлял – лишь ощущал радость от того, что он едет куда-то вместе с товарищами, что делать они будут дело благое, что вокруг чудесные виды природы, и уже не теснят его со всех сторон монастырские тяжкие стены.
Так и ехали, пока возница, до того тянувший одну песенку за другой, не удивился:
– Не пойму я, где мы едем. Уж давно должон показаться пригорок с хатами, а по правую руку – роща.
Вокруг же, сколько хватало глаз, простирались поля, лишь на горизонте окаймлённые тёмной полоской леса. И вид этот сопровождал путников уже довольно долго. Евсей остановил кобылу. Как только лошадёнка встала, на людей навалилась не августовская духота и зной, будто бы заглянувший из середины июля.
Демид, витавший в сладких грёзах и пропустивший слова Евсея, возмутился:
– Чего встал-то? Погоняй, раз уплачено.
– Куды погонять-то? Уж должны быть на месте.
– Может, свернули где ненароком? – предположил Фёдор.
– Да нет тут других дорог.
– А что ж ты нам пел, что крюк тебе выходит? – припомнил Демид.
– Что, что – ништо!
– Дурачков нашёл? А ну, вертай монеты! Рожа плутовская!
– Оставь, не в деньгах дело, – начал было Николай.
– А ты чего раскомандовался, старый? Это моё дело! Этот лапотник из меня дурака лепит и радуется! Или пусть серебро отдаст, или я ему юшку пущу!
– Чего, чего ты?! – испугался Евсей.
Демид слез с телеги и собрался уж в самом деле кулаки об нос возницы почесать, да зацепился полой кафтана за косой бортик, и Фёдор, спрыгнув проворнее, подбежал к нему и зашептал что-то на ухо. Буян ещё какое-то время хмурился и ворчал, но грозиться перестал.
