Первые дни июня радовали мягким теплом, так что идею с шашлыками охотно поддержали все гости торжества. После короткой фотосессии Фаина с Федором отправили большинство гостей в Михалково, а сами заехали на квартиру Фифы, где она смогла переодеться и покормить дочурку.
— Знаешь, говорят, можно часами смотреть на то, как горит огонь, течет вода и работают другие люди, — заметил Лукьянов, любуясь на жену, которая дала грудь малышке. — А я, кажется, часами могу смотреть на то, как ты кормишь Надюшку… Теперь понимаю Рафаэля, написавшего «Мадонну с младенцем» — разве может быть что-то прекрасней?
Всю дорогу до Михалкова сытая малышка счастливо проспала, предоставив родителям возможность вдоволь наобниматься и нацеловаться — теперь уже на совершенно законных основаниях!
К прибытию молодоженов стол был накрыт, салатики нарезаны, мангал натоплен. Им оставалось только сесть и возглавить застолье.
— Пока шашлыки зреют, давайте поднимем первый тост за наших молодых! — Рахметов взял на себя роль тамады. — Я скажу то, что говорил мой отец, а перед ним — дед:
Пусть будет хорошо — хорошим,
Пусть плохо будет всем плохим,
Пусть, час рожденья проклиная,
Скрипят зубами в маяте
Все подлецы и негодяи,
Кричат от боли в животе.
Пусть кара подлеца постигнет
И в сакле, и среди дворца,
Чтоб не осталось в доме нашем
Ни труса больше, ни лжеца!
Сегодня здесь собрались только те, кто искренне любит вас, дорогие молодожены, так примите наши пожелания — жить долго, счастливо и беречь друг друга. Горько!
…Слушая тост Юрия Минизабировича, Федор и Фаина переглянулись и взялись за руки: они оба прекрасно поняли, о чем говорит Терминатор. Им вместе пришлось пройти через горе и боль, чтобы дожить до этого дня, и теперь они точно знали: жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на недостойных людей.
— Спасибо, Юра, — заговорил Федор. — Мы с Фаиной сделаем все, чтобы больше не впускать в нашу жизнь людей подлых и жадных. Спасибо вам за то, что вы с нами — наши самые близкие и верные друзья и родные!
Лукьянов улыбнулся и притянул к себе свою молодую супругу. Гости хотят увидеть поцелуй влюбленных? — он готов целовать жену бесконечно, забывая в ее объятиях все беды и огорчения прошлого!
— Ррваффф! — раздался звонкий голосок Карли.
Федор с Фаиной оторвались друг от друга, оглянулись и рассмеялись: маленький шпиц скалил острые зубки и грозно рычал на Артура, одного из замов Федора. Мужчина неосторожно приблизился к люльке, в которой спала Наденька под присмотром своей прабабушки. Отважный пес с первого дня появления малышки в доме вообразил себя ее главным защитником, ночевал в детской комнате под кроваткой девочки, бдительно стерег ее покой и отгонял каждого, кого считал чужим.
— Ну, вот и как нам няню искать для дочери? — засмеялась Фифа. — Карли же никого не подпускает к ребенку, вон, даже на отца моего рычал.
— А зачем нам няня, которой даже собака не доверяет? — пошутил в ответ Федор. — Это будет проверка на профпригодность: найдет няня общий язык с Карлсоном — значит, и с ребенком хорошо обращаться будет.
— Интересная мысль! — Фая с любовью взглянула на мужа. — Надо взять на заметку.
Лукьянов вновь заключил жену в объятия: будь его воля, он бы вообще не выпускал ее из рук, особенно теперь, после пары месяцев вынужденного воздержания, которые понадобились Фаине, чтобы восстановиться после родов.
— С Надюшкой сегодня собирается ночевать баба Надя, — шепнул он Фаине. — А моя молодая жена, надеюсь, подарит мне первую брачную ночь.
— Я подарю тебе столько ночей, сколько ты захочешь, — ответила Фая.
— Обещаешь?
— Обещаю.
47. Эпилог. Три года спустя
Светлана. Где-то под Калугой
Грохочущий и скрежещущий ржавым нутром ПАЗик остановился возле одинокого столба, отмечающего остановку. Из автобуса вышло несколько мужичков с рюкзаками, баб с корзинами и одна относительно молодая женщина: рослая, осанистая, но какая-то блеклая, будто выцветшая — в видавших виды потрепанных джинсах, явно приобретенных в секонд-хенде, в тонком кашемировом свитере и куртке-ветровке с чужого плеча.
В этой коротко остриженной бледной женщине с острыми чертами лица и глубокими складками в уголках губ никто не узнал бы Светлану Журавскую — модель и светскую львицу. Впрочем, Светка и не хотела, чтобы ее узнал кто-то из той, оставшейся где-то в другой вселенной, жизни. Все, чего она хотела, это чтобы оказалось, что ее мать жива и не съехала из того дома, в котором прошло Светкино детство.
Лана писала матери из колонии — отправила одно за другим пять писем с промежутком в две недели, но ответной весточки так и не дождалась. Кто его знает, как бы она справилась с жизнью за решеткой, но ей повезло: авторитетная заключенная из «бывалых», Рашель, обнаружив, что Журавская умеет делать стильный макияж и укладку, взяла над Ланой шефство.
Правда, чтобы угодить своей покровительнице, Лана делала Рашели не только стрижки, укладки и макияж. Пришлось освоить маникюр, педикюр (да-да, оказывается, некоторые и на зоне могут себе такое позволить!) искусство заваривания чифиря и застилания-перестилания чужой койки.
И все же это было лучше, чем оказаться подстилкой для одной из любительниц женских прелестей или быть регулярно избиваемой за то, что не имеешь возможности внести свою долю в тюремный общак, потому что тебе никто не шлет передачки с воли.
Может быть, Светлана слегка зазналась бы даже тут, но ее покровительница словно чувствовала, когда Светка начинала расслабляться и возвращаться к прежним замашкам.
— Что, Лань, западло тебе моей подруге маникюрчик запилить? — шикала Рашель. — Корона на уши давит? Так я тебе мигом напомню твое место!
— Нет-нет, я с удовольствием! — строилась Журавская, к которой с легкой руки Рашели прилипло погоняло Лань, и шла подпиливать, полировать и красить ногти очередной «клиентке».
Надо сказать, Рашель даже небольшой бизнес на Светкиных навыках сделала: продавала услуги Лани по сходной цене: за заварку, за сигареты, за хавчик.
Светлана покорно отрабатывала подношения и где-то даже была довольна: Рашель считала себя бабой справедливой и отдавала Журавской четверть добытого. «Другим и того не перепадает», — утешала себя Светка: в бараке она была далеко не единственной, кому не слали передачек с воли.
За три года дрессировки Лана набралась простой тюремной мудрости, научилась тосковать по дому и общаться с людьми без налета высокомерия.
«Будь проще, Лань. Забудь свои аристократические замашки, — наставляла ее Рашель. — Ты не прЫнцесса, а дочка Любки-птичницы и Леньки-комбайнера, вот и держи себя соответственно. Если мне на твои выступления предъявы кидать будут — я за тебя вписываться не стану, так и знай».
