Нарываться не неприятности Светлане не хотелось, и она медленно, но верно училась держать язык за зубами, угодливо улыбаться и помнить свое место. Постепенно это новое поведение приросло к ней, стало частью ее натуры. К тому моменту, как пришел указ об амнистии, Журавская уже и забыла, что была когда-то совсем другой — гламурной красоткой, уверенной, что весь мир у ее ног.
И вот теперь досрочно освобожденная Светлана-Лань ехала к матери в надежде, что та позволит блудной дочери поселиться в своем доме.
Отмахав пешком около километра по пыльной раздолбанной шоссейке, женщина, наконец, добралась до поселка при птицефабрике, прошлась по одной из двух его улиц, поднялась на знакомое с детства деревянное крыльцо и постучала в запертую дверь.
На стук вышел парень лет двадцати: жилистый, плечистый.
— Вам кого? — глянул хмуро, неприветливо.
— Мне бы Любовь Журавскую увидеть. Я Светлана Журавская, ее дочь…
— Ты гляди! Сестрица нарисовалась! — изумился парень и тут же оскалился недобро: — Вали отсюда, сестричка. Двадцать лет тебя не было — вот и исчезни еще на столько же.
— Мать где? Жива? — не обращая внимания на неласковый прием, задала вопрос Светлана.
— Жива, что ей станется. На смене она. А ты давай проваливай, нечего тебе тут ловить. И письма свои забери. Я их матери не показывал: не хватало еще, чтоб она узнала, где ее дочь последние годы провела.
Светка стояла и тупо смотрела на захлопнутую прямо перед носом дверь. Та вскоре отворилась, и брат молча сунул Лане в руки пять конвертов. Все они были запечатаны.
«Даже не читал, — с горечью заметила Светлана. — Ладно, пойду к фабрике, дождусь мать у проходной. Заодно и насчет работы разузнаю».
Работа на фабрике нашлась — пусть не самая чистая, но зато кардовщицу не напугали документы из колонии, которые пока заменяли Светлане паспорт.
Мать, Любку, удалось высмотреть на проходной.
— Мама? — окликнула Лана оплывшую, погрузневшую женщину, тяжело переставляющую чуть отечные ноги.
Любка обернулась. Некоторое время всматривалась в лицо Светланы, потом узнала, тут же всхлипнула, потянулась обниматься:
— Светка! Приехала? А чего в доме не ждешь?
— Братец не пустил, — наябедничала Лана.
— Вот охламон дурной! Ну, я ему всыплю! — Любка схватила дочь за плечо покрепче и повела к избе. — Надолго к нам?
— Если пустишь насовсем — насовсем останусь, — не стала тянуть и юлить Светлана. — Мне идти некуда.
— Чтобы я свою родную дочь да в дом не пустила? Живи, конечно, только что ж такое у тебя случилось? Ты же вроде моделью была?
— Мам, мне тридцать пять лет… какая уж теперь модель. Вон, договорилась, что на фабрику возьмут, буду работать. Я так боялась, мама, что ты меня прогонишь и совсем одна останусь. Устала я от одиночества.
— Одиночество, Светка, это не когда тебя никто не любит. Одиночество — это когда ты никого не любишь, — вздохнула Любовь Журавская.
Лана аж встала на месте. Раньше она слова про любовь не воспринимала и пропускала мимо ушей, как птичий щебет. А тут вдруг как стукнуло ее чем-то по маковке: дошло вдруг, от чего она за всю предыдущую жизнь не сумела ни друзей завести, ни семью построить: не любила она никого! Вот и ее — не любили.
«Я… попробую. Попытаюсь. Наверное, это же можно — научиться любить?» — сказала себе Светка.
Через пару недель Светлане Журавской выдали паспорт, а вместе с ним вручили неожиданное богатство: целых пятнадцать тысяч долларов! Оказалось, афериста, обокравшего Лану, все же сумели найти и задержать. Куда он потратил несколько сотен тысяч, Светке не сказали, просто вручили все, что смогли вернуть, и отпустили с миром.
Этих денег хватило, чтобы купить тут же, в поселке, однокомнатную квартирку — тесниться в одном доме на три комнаты с матерью и братом было не слишком приятно. Оставшуюся сумму Светлана Журавская потратила на курсы и лицензию специалиста по нейл-дизайну и на специальный чемоданчик-укладку с инструментами для маникюра и педикюра. Пусть дело не бог весть какое престижное и доходное, но все же лучше, чем птичницей на фабрике.
«Ну, вот я и устроилась, — подумала Светка. — Буду жить себе тихо, только бы на зону больше не попадать».
***
Федор и Фаина. Москва, Средний Овчинниковский переулок
В большом зале международной школы музыки «Лауреат» в этот майский день было много нарядных детишек в возрасте от двух до шести лет и их чуть менее нарядных родителей.
Бантики, цветочки, хвостики, косички девочек в ярких платьицах и строгие галстуки-бабочки мальчишек в пиджаках иногда разбавлялись более смелыми сценическими костюмами: некоторые ребята щеголяли джинсами, кожаными курточками и банданами на головах, а девчонки — разноцветными полосатыми гольфами как у Пеппи-Длинный-Чулок.
Взрослые привели своих малышей — сыновей и дочек — на прослушивание к одному из лучших детских педагогов по вокалу.
Федор и Фаина тоже были здесь вместе с Наденькой, которой исполнилось целых три года и три месяца. Очень, между прочим, серьезный и ответственный возраст, когда уже проявляются способности ребенка, и можно начинать их развивать.
В том, какие таланты и от кого унаследовала маленькая Надя, сомневаться не приходилось: она пела всегда и везде, подпевала телевизору дома и радиоле в автомобиле, выучила вместе с папой пару колыбельных, чтобы укладывать спать своих кукол.
Фаина, глядя на то, как занимается ее муж с дочерью — терпеливо, изобретательно — так, чтобы малышке было интересно и не скучно, порой говорила себе, что была бы полной тупицей, если бы оставила своего ребенка без такого любящего отца. Как хорошо, что Федор сумел убедить ее в своей любви и доказал, что они должны быть вместе!
В этот день Фая нарядила дочку в юбочку и жилетку в шотландскую клетку, белую блузку, белые же гольфы и красивые туфельки. Надюшке нравилось красиво одеваться, заигрывать и строить глазки папе — в общем, делать все, что полагается делать маленьким кокеткам.
Но сейчас малышка была серьезна: волновалась перед выступлением, хотя родители объяснили ей, что даже если она вдруг немножко ошибется, ничего страшного не произойдет, и мама с папой не станут любить ее меньше.
Вот закончилось очередное выступление, помощница педагога сверилась со списком и произнесла:
— На сцену приглашается Надежда Лукьянова.
— Ну, давай, дочь, не подведи папу и спой так, как вчера вечером, хорошо? — провожая на сцену, шепнул малышке Федор.
— Хорошо, — немного картавя, согласилась Надя и, помахав залу ручкой, направилась к микрофону.
Супруги Лукьяновы замерли, прижавшись друг к другу плечами, у самого края сцены — так, чтобы дочь могла их видеть.
Зазвучала музыка.
