После всех этих лет он захотел, чтобы его дитя вернулось…
— Ты напоминаешь мне тот автомобиль, — пробормотал он. — Только ведь ты не чистокровная, так ведь?
Она подумала, что у нее на губах снова его палец. Потом поняла — это его губы. Ее отец наклонился и целовал ее. Ее отец…
— Алексей! — раздался визгливый, полный ужаса крик, такой, какой может вырваться только у смертельно раненного животного. Флер подпрыгнула на стуле. В дверях стояла Белинда с дрожащим от гнева лицом. — Ты, ублюдок, — шипела она. — Убери от нее руки! Я убью тебя, если ты снова коснешься ее.
Отойди от него, Флер, он чудовище. Ты не должна позволять ему прикасаться к тебе.
Впервые за всю жизнь Флер возразила матери.
— Он мой отец! — закричала она. — Ты не имеешь права!
У Белинды был такой вид, будто ей влепили пощечину. Флер почувствовала боль внутри. Что она такое говорит? Что с ней происходит? Он действительно чудовище. Она отпрянула от него и подбежала к матери.
— Прости, я не хотела.
— Как ты можешь? — прошептала Белинда. — Неужели только одна встреча с ним способна заставить тебя забыть все?
Флер с несчастным видом покачала головой. Но правда заключалась в том, что на миг она действительно забыла все.
— Пошли со мной наверх, сейчас же, — каменным голосом велела Белинда.
Флер заколебалась, но не потому, что не собиралась подчиниться; ей хотелось понять, что произошло.
— Иди со своей матерью, дорогая. — Голос Алексея был словно шелк. — Мы поговорим завтра, после похорон. О твоем будущем, о планах.
Ногти Белинды впились в руку Флер, и девушка почувствовала себя виноватой за трепетные сладкие ощущения от минут, проведенных наедине с отцом.
В тот же самый вечер молчаливая горничная впустила Алексея в маленький кирпичный домик на окраине Фобурж-Сен-Жермен.
Он молча прошел мимо нее в гостиную, налил себе достаточную порцию бренди из графина на серебряном подносе, рядом с которым лежала одна безупречной формы груша и маленький кусочек рокфора. Усевшись в кресло, Алексей устало потер глаза. День оказался гораздо труднее, чем он ожидал.
Он поболтал бренди на дне рюмки и потом только наконец позволил себе подумать о Флер. Ему следовало лучше подготовиться к встрече с ней. Газетная фотография достаточно отчетливо намекала на ее красоту. Но как он мог приготовиться ко всему остальному, что увидел? Она была сгустком противоречий. Ребенок на пороге женственности. Владеющая собой и непредсказуемая. Совершенно не имеющая понятия о своей чувственности. Несправедливость была почти невыносима для него. Выражение триумфа, которое он увидел на лице Белинды, тоже было невозможно вынести. Как могла она произвести на свет такого ребенка для Флинна, в то время как сын, которого она дала ему…
Но мысли о Мишеле выводили его на дорогу, на которую он не хотел вставать. Допив бренди, Алексей нахмурился и встал. Он будет вести себя с Флер так же, как когда-то с ее матерью. Предстоит основательно потрудиться, но теперь он уже не тот, что раньше, не такой нетерпеливый, Дверь спальни наверху была закрыта неплотно, и свет падал на ковер. Алексей нажал ручку и вошел.
Она лежала, свернувшись на кровати, и читала журнал. Простая белая хлопчатобумажная нижняя рубашка раскрылась, и виднелась маленькая грудь, не полностью заполнявшая чашечки. На секунду он забыл ее имя.
— Алексей, а я уже почти распрощалась с тобой. Ой, но я так счастлива, что ты снова пришел навестить меня.
В этом приветствии он уловил нотки отчаяния и понял; она заподозрила, что он устал от нее. Отложив журнал, она вскочила с кровати и подбежала к нему, неслышно ступая по ковру розовыми домашними туфельками. У нее были светлые волосы, ровно подстриженные чуть ниже мочек ушей, и длинная, как у ребенка, челка.
Семнадцатилетнее лицо почти не тронуто косметикой, и когда она подняла руки, чтобы обнять его, от нее пахло скорее мылом, чем духами. Все в ней было тщательно продумано, чтобы доставить ему удовольствие. Но он уклонился от ее объятий.
— Я устал, Анна-Мари.
Он видел, как неприятна ей его резкость; она слегка отстранилась, но все с той же прочно приклеенной к лицу улыбкой.
— Бедный Алексей. Давай я помогу тебе раздеться и разотру спину.
— Нет.
Улыбка исчезла, ему казалось, он видел, как заработал ее ум, когда она направилась обратно к кровати, пытаясь отыскать способ снова завоевать его расположение. Она подошла к постели, села точно посередине и закинула ногу на ногу. Рубашка чуть-чуть раскрылась на бледных бедрах, и Алексей увидел уголок хлопчатобумажных девичьих трусиков. Он презрительно посмотрел на нее.
Под невинным одеянием для него не осталось никаких тайн. Плоский, почти впалый живот, и коротенький пушок цвета имбиря, когда-то восхитивший его.
Он налил еще порцию бренди, что редко позволял себе, и медленно опустился в пухлое кресло. Она начала нервно теребить шов на рубашке, но когда подняла глаза на Алексея, выражение лица ее было хитроватым.
— Я сегодня была очень нехорошей, Алексей. Я съела шоколадку, а это так плохо для кожи. Ужасно, да? У меня совсем нет силы воли. — Она плюхнулась на живот, растянулась на кровати и, согнув ноги в коленях, принялась болтать ими; розовые туфельки замелькали в воздухе. Она тихонько хихикала, а когда от резкого взмаха одна из них свалилась на плоские ягодицы, игриво пролепетала:
— Когда маленькая девочка себя плохо ведет, ее надо отшлепать.
Алексей снова посмотрел на нее, уже с отвращением. До чего же она глупа! Она не в первый раз намекала на нечто подобное, и это его бесило: неужели она думает, что подобное извращение может удержать его интерес, как будто его потребности имели что-то общее с неестественными желаниями больных мужчин, избивающих женщин ради собственного удовольствия? Сам виноват, пытался отыскать невинность в шлюхе.
Снова он подумал о Флер. Стоило закрыть глаза, как он видел ее лицо, невероятно красивое и невероятно невинное. А потом по совершенно неясной причине вместо него явилось лицо Белинды. Не такой, как сейчас, резкой и острой, словно кусок стекла, а прежней, какой она была в первые месяцы их брака, когда весь мир принадлежал им одним и жизнь казалась полной обещаний.
В нескольких милях от этого домика Белинда стояла в своей спальне, глядя сквозь деревья на фонари, блестевшие на улице рю де ля Бьенфезанс. Раздался мягкий щелчок стерео, полился голос Барбары Стрейзанд Она пела «Какими мы были». Песня начиналась долгими чистыми нотами, и Белинда заплакала.
Казалось, все, что у нее было в жизни, осталось только в воспоминаниях. Ей всего тридцать шесть лет, но она живет прошлым, как старуха. Те, пропитанные солнцем и запахом хлорки дни в «Саду Аллаха», когда она была любимой женщиной Эррола Флинна, невероятным образом стали реальнее нынешних.
