– Когда он возвращается?
– Как распродастся, господин. Обычно в Час Лошади[2]. Приходит взять добавку и перекусить.
Сейчас середина Часа Змеи[3]. Дождь, народу на улицах мало. Хорошо, если Мэмору расторгуется к концу Часа Лошади. Погорячился я. Надо было спокойно ждать перерожденца в управе. Вчера я назначил ему явиться в начале Часа Обезьяны[4], чтобы без спешки подготовить грамоту о фуккацу. Но пришел горшечник, и вскрывшийся обман старухи вывел меня из себя, швырнул под дождь, на другой конец города…
Ждать Мэмору в его доме? Вернуться в управу?
Хороший дознаватель всегда найдет, чем заняться на пользу делу. Раз уж я здесь…
– Где похоронили мать Мэмору?
Дождевая вода с навеса стекала Асами на лоб. Одна капля попала женщине в глаз. Асами моргнула, отползла назад. Она хотела пригласить меня зайти в дом, под крышу, но не осмелилась. Ничего, зонт меня вполне устраивал. Широно встал в углу двора и по своему обыкновению замер. Я его уже различал без помех; наверное, привыкаю.
– На кладбище, господин.
– Понятно, что не в реке. На каком? Где?
– На Санъюри. Тут недалеко.
Почему кладбищам дают поэтические названия? Журавлиный Клин, к примеру. Или Санъюри – Три Лилии. Надо будет у настоятеля Иссэна спросить.
– Недалеко? Это хорошо. Покажешь мне ее могилу.
Она затряслась, как в приступе лихорадки:
– Господин, я…
– Тебе нужно присмотреть за коптильней?
– Да, господин! Простите, господин!
Оказывается, гнева мужа – или свекрови в его теле – она все-таки боится больше, чем меня. Недоглядит за тофу – гнев не заставит себя ждать.
– Это надолго?
– Нет, господин! Тофу почти готов.
– Я подожду. Ты помнишь, где похоронили Котонэ? Сможешь найти ее могилу?
– Да, господин!
И решилась с самоубийственной отвагой:
– Может быть, вам лучше подождать в доме? Я быстро!
В дом я входить не стал. Поднялся на веранду, сложил зонт. Асами заглянула под крышку, уверилась, что тофу прокоптился в меру – и принялась выкладывать плотные благоухающие брикеты цвета старого меда на широкую доску. Насколько я знаю, после копчения тофу требуется остыть. Если кладбище и правда рядом – успеем обернуться туда-обратно. А там, глядишь, и Мэмору объявится.
Краем глаза я уловил движение рядом. Маленький Арэта тоже перебрался на веранду – и устроился рядом со мной, деловито сжимая в одном кулачке огрызок лепешки, а в другом – давешнюю куклу.
Вот, кстати, и проверим.
– Ты дашь мне свою куклу, Арэта?
– Берите!
Мальчик с готовностью протянул мне деревяшку, завернутую в грубую ткань. На миг я растерялся: не ожидал, что он так легко отдаст свое сокровище. При ближайшем рассмотрении это оказался кусок древесного корня, лишь отдаленно напоминающий человечка. Там, где у куклы предполагалась голова, были неумело выковыряны три углубления: глаза и рот. Небось, сам Арэта и потрудился. Правый глаз получился больше левого. Во рту застряла сухая хлебная крошка.
Из одежды на кукле была ветхая тряпочка.
Я покосился на мальчишку. Нет, он не следил за мной с нетерпением. Не ждал, приплясывая, когда же ему вернут вожделенную куклу. Каори вела себя иначе: «Вы принесли мою куклу?!»
И еще:
«Носилась с ней, под одежду прятала. Не тронь, не попроси – сразу в рев.»
– Ты сам ее сделал?
– Ага!
– Отлично получилось. Ты не против, если я заберу твою куклу? Я хочу показать ее одному мудрому человеку. Он такими вещами очень интересуется. Я потом верну, не сомневайся!
– Да берите насовсем! – беззаботно махнул рукой Арэта, явно кому-то подражая. – Она все равно не ест. Я себе другую бабушку сделаю. Лучше!
– Спасибо. А тебе разве не жалко?
– Жалко, – Арэта насупился, потер кулачком замурзанную щеку. – Бабушку жалко. Холодная, не ест…
– Бабушку – это понятно. А куклу?
– Чего ее жалеть? Я таких сколько угодно наделаю! Берите.
Неловко вышло. Надо бы подарить что-нибудь мальчику в ответ, жаль, ничего подходящего с собой нет. Я-то думал, он в куклу обеими руками вцепится, а он: «Берите насовсем…»
Уже понимая, что в деревяшке нет ничего особенного, что вся связь с делом о кукле-талисмане пошла прахом, я бережно спрятал куклу в рукав кимоно. Показывать ее святому Иссэну, как я поначалу собирался, не было никакого смысла. Но не менять же на ходу собственное решение? Вернуть подарок мальчику? Это было бы оскорбительно для него и унизительно для меня.
– …Господин! Я закончила. Идемте, я вас отведу.
И сыну:
– Сиди дома, Арэта, со двора никуда не выходи. Понял меня?
– Да, мама.
В углу двора ожил Широно, заставив Асами охнуть от неожиданности.
3
Не по закону!
Когда мы подошли к кладбищу, с лилиями стало все ясно.
Три Лилии? Тридцать три, триста тридцать три… В весеннюю слякотную теплынь на кладбище выпал снег. Белый траурный цвет был здесь более чем уместен. Мне казалось, что для лилий еще рановато, но тут они цвели вовсю. Густой сладковатый аромат с прячущимися в нем бальзамическими нотками мешался с запахами дождя и сырой земли. Эта смесь ударяла в голову не хуже крепкого саке.
Меня даже повело в сторону, к краю дорожки, и я с трудом выровнял шаг.
Дождь шелестел по моему зонту, шляпам Широно и Асами, листьям и цветам. В каждом случае шелест был разный, его оттенки складывались в мелодию покоя и умиротворения. Удивительное дело, но здесь, в обители скорби, уныние, нависшее над Акаямой, без боя уступало место иному настроению. Во владениях смерти – свои правила, отличные от правил мира живых.
Сейчас я был даже рад этому.
Раскрывшиеся венчики лилий с желтоватыми сердцевинами, покрытые слезинками дождя, походили на высыпавших на сушу бледных морских звезд. Некстати вспомнилась хиганбана, чей запах вел жертв в сети мстительного духа, а в итоге к гибели. Хиганбана ведь тоже лилия, только паучья. Кладбищенский цветок. Но нет, багровых цветов с длинными «ресницами», зловещих и прекрасных, нигде видно не было.
Я тихо порадовался еще раз.
– Пришли, господин. Вот ее могила.
От входа мы успели отойти всего ничего – и сотни шагов не наберется. Сбрызнутые небесной влагой белые погребальные покровы остались позади, воздух почти очистился от тяжелого аромата. Обычная мокрая земля, сочная зелень травы.
Надгробия.
Здесь хоронили людей скромного достатка. Никакой роскоши, каменных оград, величественных надгробий. Плиты, невысокие столбики из камня или дерева с вырезанными на них отрывками из молитв и святых сутр. Таблички с посмертными именами. Кое-где – старые кладбищенские фонари. Из-под покрывавшего их мха проглядывал серый выщербленный камень.
