Камеры для знати пустовали. Внутри царила относительная чистота, пол устилали соломенные циновки – не хуже тех, что лежали у нас дома.
– Что это за бочки? – спросил я. – С водой?
Действительно, в камерах стояли бочки из еловых досок.
– Тузлук[1], - объяснил господин Симидзу. – Тузлук для засолки овощей или рыбы. Заключенные протирают им пол и стены во избежание заразы. Случается, они лечат тузлуком свои язвы.
Бочки меня не интересовали. Но я должен был поддерживать разговор.
– В этих камерах, – мы прошли дальше, – содержатся чиновники средних и низших рангов, монахи и самураи. Сами видите, циновки здесь попроще. Такие кладут в кухнях и подсобных помещениях. Женская камера во втором отделении выглядит точно так же. Женщины вровень с чиновничеством! Смешно, не правда ли?
Я вежливо улыбнулся.
– Здесь дожидаются приговора горожане и бродяги. Здесь – крестьяне, приехавшие в Акаяму на заработки и подозреваемые в преступлении…
Те камеры, что предназначались для бродяг и крестьян, выглядели, мягко говоря, не лучшим образом. Циновки в них отсутствовали, хотя господин Симидзу заметил, что ремесленникам и торговцам полагается одна циновка на восемнадцать человек. Бочка подтекала, соляной раствор впитывался в земляной пол. У дверей располагался тесный чуланчик с отверстием в полу – для естественных надобностей.
Все камеры, и ближние, и дальние, пустовали.
– Где же люди? – спросил я. – Масато-сан, в Акаяме что, закончились преступники?
Он расхохотался:
– Рэйден-сан, это зрелище не из приятных. Узнав о вашем намерении посетить тюрьму, я велел перевести всех заключенных во второе и третье отделение. После вашего ухода их вернут по местам. В принципе, я должен содержать арестантов разных категорий в разных отделениях. Но мы – не Эдо, у нас банально не хватает места. Поэтому я обустроил в каждом из трех отделений камеры разного типа. Вынужденная мера, понимаете?
Я кивнул.
– Я, конечно, готов показать вам камеры, переполненные всякими мерзавцами, – господин Симидзу взмахнул веером, отгоняя вонь. – Здесь еще ничего, представляете! Там же дышать можно разве что через тряпку. Итак, вы настаиваете?
– Нет, увольте. Все, что я хочу знать, это в какой камере содержали Ловкача Тибу. В той, что для монахов и самураев? Или он сидел вместе с горожанами? Вряд ли вы бросили его к крестьянам…
Господин Симидзу повернул обратно. Я последовал за ним.
– Сперва, – заметил мой сопровождающий, – я действительно намеревался посадить Ямаситу Тибу, прозванного Ловкачом, в камеру для самураев. Происхождение вора давало мне такую возможность. Но повышенное внимание к этому человеку со стороны властей… Вы понимаете меня? В камерах случается разное, вплоть до убийств и фуккацу. Вашей службе это отлично известно. А даже если не убийство? Изувечь Тиба кого-то до приговора, изувечь кто-то Тибу – виноватым в итоге оказался бы я.
Начальник тюрьмы невесело хохотнул:
– В ином случае никто бы и не заинтересовался. В крайнем случае, объявили бы взыскание надзирателю. Но Тиба… Я решил не рисковать. Мы содержали его в подвале, Рэйден-сан. У нас нет камер-одиночек. Подвал для этого – наилучший вариант. Там нет ничего, за чем бы понадобилось заходить, а дверь исключительно крепкая.
Один, отметил я. Без сношений с иными заключенными. Мои догадки, какими бы безумными они ни казались даже мне самому, находили косвенное подтверждение. Впрочем, время для окончательных решений еще не настало.
– Я могу взглянуть на подвал?
– Да, конечно.
У входа обнаружилась неприметная дверь. Мы спустились по каменной лестнице, остановились у двери: прочной, как и заверил господин Симидзу.
– Вот, – он отодвинул засов, распахнул дверь. – Надзиратель заходил сюда с дубинкой наготове. В одной руке пища для арестанта, в другой дубинка. Из докладов я понял, что Тиба вел себя смирно. Никаких происшествий, попыток сбежать. Разве что подкуп…
– С целью побега?
– Что вы! При поступлении в тюрьму заключенных обыскивают. Ножи, огнива, изделия из металла, бумага, шелковая одежда, деньги – все забирается на хранение. Но деньги нужны везде! Кое-кто проносит с собой монеты – я не хочу говорить вам, каким образом, это слишком вульгарно! Надзиратели поставляют в камеры табак, саке, еду, иную мелочь. Цена любого предмета – один мон, сдачи не дают. Иначе, дорогой мой Рэйден-сан, трудно дожить до приговора или отбыть срок, скажем, в пять лет.
– Пять лет?!
– Столько дают за критику правительства.
– Это законно? Я про торговлю.
– Да, – спокойно ответил господин Симидзу. – Тот же закон, который велит нам изымать деньги на хранение, позволяет арестантам приобретать всякие пустяки на сумму не более двухсот мон. Вы удивлены? О, наши законы достойны, чтобы их воспели в стихах! Но оставим опасные темы. Если Тиба пронес какие-то деньги, он мог передать их надзирателю в обмен на маленькие радости. Это все, что я имел в виду.
– Я могу поговорить с тюремщиком, надзиравшим за Тибой?
– Да, конечно.
* * *
– Представьтесь.
– Кодзи, господин. Надзиратель Кодзи.
– Вы следили за содержавшимся в подвале Ямаситой Тибой?
– За Ловкачом-то?
– Да.
– Я, господин. В чем я провинился?
– Отвечайте на мои вопросы. Как вел себя Тиба в заключении?
– Смирно вел, не хуже прочих. Сидел, не дышал.
– В смысле?!
– Тихо сидел, значит. Без происшествий.
– Он покупал у вас еду? Саке? Табак?
– Так ведь разрешено, господин. Платят мало, как без торговлишки жить…
– Отвечайте: да или нет?
– Покупал, господин. Было дело.
– Вы когда-нибудь заходили в подвал ночью? Виделись с Тибой?
– Что вы! Ни разу!
– Это правда?
– Да что мне там ночью делать? Он спит, я сплю… Если не на дежурстве, понятное дело. Тогда он спит, а я ни-ни! Сижу снаружи, в будке…
– Значит, вы виделись только днем?
– Да, господин. И никак иначе.
– Вы свободны.
– Господин начальник, я могу идти?
– Иди, – махнул веером начальник тюрьмы.
Господин Симидзу присутствовал при моей беседе с надзирателем. Я не возражал. Полагаю, потребуй я разговора с Кодзи без свидетелей, и господин Симидзу нашел бы причины оставить мое требование без удовлетворения. Интересно, кого надзиратель боится больше: меня или своего начальника?
Должно быть, начальника.
Страх в глазах Кодзи меня не удивил. Но меня мучило подозрение, что надзиратель о чем-то умалчивает. Уверен, при господине Симидзу я не добьюсь от него признания. К тому же во взгляде тюремщика плескалось много больше страха, чем этого следовало ожидать в сложившейся ситуации. Временами страх переплавлялся в ужас, и тогда Кодзи непроизвольно вздрагивал, облизывая пересохшие губы.
