Баян явился на берег реки Сая (Сава), между Сирмием и Сингидуном (ныне Белград). Каган попытался навести мост, чтобы переправить армию и взять Сирмий. Он собрал в Верхней Паннонии речной флот из тяжелых судов «не по правилам кораблестроительного искусства, но как средства позволяли». Баян посадил на них воинов-гребцов, «которые нестройно, по-варварски, как ни попало, ударяли по воде веслами, и пустил их разом по реке». Кто выполнял работу гребцов-воинов? Славяне-пленники, которых каган захватил во время набегов и поселил в Паннонии? Во всяком случае, это не пленные ромеи. Менандр специально указывает на их «варварский» метод гребли и вообще не щадит издевательских выражений. Германцев в Паннонии практически не осталось. С другой стороны, если авары захватили Чехию и Словакию, они могли набрать славян в войско и там. Несомненно одно: Баян использовал часть славян как вспомогательные войска.
Комендант Сингидуна, византиец Сиф, отправил к Баяну гонцов с вопросами: «Чего захотел, что пришел к реке Саю в такое время, когда между ромеями и аварами твердый мир и дружба? В то же время объявил он хагану, что не допустит его навести мост, потому что не было на то царского разрешения» (Менандра Византийца продолжение истории Агафиевой. Отрывок 65). Баян отвечал, что хочет «навести мост без дурного намерения против ромеев». Он, мол, идет «на склавинов и, переправясь через Сай, пройдет по ромейской земле, а там переправится через Истр, против них… что он и прежде в угодность римскому императору сделал то же самое и возвратил свободу многим мириадам римских подданных, бывших в неволе у склавинов; что склавины оскорбили его тем, что не хотят платить ему определенной ежегодно дани; что они убили отправленных к ним от аваров посланников и что он затем и пришел к Саю» (Менандра Византийца продолжение истории Агафиевой. Отрывок 65).
Баян заявлял, что готов поклясться самыми страшными клятвами в своих благородных намерениях. Однако «ни Сифу, ни сингидонским римлянам не показалось это достоверным». Впрочем, у них не было достаточно войск для того, чтобы остановить аваров, а Баян стоял во главе крупной армии. Каган объявил, что хочет сохранить мир, но не остановит работ по наведению моста. «Он грозился, что если кто из ромеев осмелится пустить хоть одну стрелу на наводящих мост, то ромеи должны почитать себя первыми виновниками нарушения договора».
У Сифа, коменданта крепости, сдали нервы. Он согласился принять клятву Баяна. Каган, обнажив меч, произнес: «Да будет он сам и все племя аварское истреблено мечом; небо и Бог, на небе сущий, да пустят на них сверху огонь; да падут на них окрестные горы и леса, река Сай, разлившись, да покроет их, – если он строит мост на Сае с каким-либо дурным намерением против ромеев». Сиф принял его посланников и отправил в столицу к Тиберию.
Посланцы Баяна прибыли в Константинополь. Тиберий вел себя на переговорах как человек слабый, но пытающийся прикрыть свою слабость хитростью. Он сказал, что не против нападения кагана на «склавинов», но есть один нюанс: тюркюты (византийцы звали их турками). Так вот, когда «турки» узнают, что аварские войска появились на Дунае, они немедленно нападут на Баяна.
Сообщение выглядит странно. Не значит ли это, что авары и кутургуры отвели свои орды в Паннонию, а тюркюты продолжили наступление на Запад и стояли уже на Днепре? Если так, то это крайняя точка продвижения тюркютов. Но как это допустили авары и их союзники? Следует предположить, что значительная часть кутургуров ушла в Паннонию, где уже расселились авары. То есть каган стянул в Паннонию и Трансильванию все войска, какие только мог. Это было сделано на случай решающей схватки с тюркютами, которые сильно бы растянули коммуникации и вынуждены были бы принять в Паннонии сокрушительный удар аваров. Впрочем, тюркютские вожди оказались не глупее аварских. В Паннонию они не пошли, ограничившись операциями в Крыму и на Нижнем Днепре.
Приднепровские степи вновь опустели. Правда, всего на несколько лет, пока у тюркютов не начались неурядицы.
Естественно, демарши Тиберия, считавшего себя коварным и искусным дипломатом, ничуть не убедили Баяна. Каган был не менее коварен, но, в отличие от Тиберия, обладал богатым воображением и умел правильно выбрать стратегическое направление для удара. Дипломатия выполняла служебную функцию – была «дымовой завесой», помогающей Баяну воплотить военные планы.
А Византия оказалась слаба. Отряды «склавинов» вернулись во Фракию и доходили до Иллирика. Аварский посол, возвращавшийся из Константинополя с дарами, был убит словенами по дороге. В противном случае можно было бы заподозрить сговор славянского мусока и аварского кагана.
Под 581 годом монофизит Иоанн Эфесский сообщает в своей церковной истории о нашествии варваров. Славяне «стремительно прошли всю Элладу, области Солуни и всей Фракии и покорили многие города и крепости. Они опустошили и сожгли их, взяли пленных и стали господами на земле. Они осели на ней господами, как на своей, без страха… У самой внешней стены (перед Константинополем) они захватили и все царские табуны, много тысяч (голов) и другую разную (добычу)» (Церковная история. Кн. 6, гл. 25). Итак, вместо одной войны на Балканах византийцы получили две. Славяне и авары готовились к решающей схватке, пополняя свои ресурсы за счет Византии. Сообщение Иоанна Эфесского о том, что славяне стали «без страха» селиться на землях империи, неоднократно входило в школьные и институтские учебники, но мы имеем дело еще не с массовым переселением, а с жестокими набегами. Перед нами зимовки на землях империи, как и во времена Юстиниана. Однако византийцы, пускай с трудом, держат границу. Примерно так происходило и завоевание Италии лангобардами, когда ромейские гарнизоны десятки лет держались в предгорьях Альп и в крупных городах, а италийские равнины грабили варвары. Но в случае славян это была война, а не набег, и византийцы были вынуждены держать часть войск против славян, что объективно играло на руку аварам. Шла сложная шахматная партия, в которой славяне, ромеи и авары пытались использовать друг друга для конечной победы, причем неясно было, кто из них победит.
Тем временем Баян выстроил мост и отправил в Константинополь нового посла со словами, которые Менандр называет «наглым бесстыдством»:
– На реке Сае наведен мост. Ромеи никаким образом не в силах защитить Сирмий, потому что ни съестные припасы, ни другая какая помощь не может отныне быть ввезена в город рекой. Не след императору из-за одного ничтожного города, или, лучше сказать, городишка, начать войну против аваров и аварского кагана; по выводе же из Сирмия в целости всех жителей и воинов со всем имуществом, какое могут нести с собой, император должен уступить хагану этот город. Каган опасается, что римляне теперь притворно остаются в мире и хранят договор до тех пор, пока устроят мир с Персией, а что по заключении мира они обратятся на аваров со всеми силами, имея город Сирмий как готовое передовое укрепление против аваров.
Тиберию оставалось только пролепетать о том, что каган вероломен и нарушает клятвы. Император направил подкрепления через Иллирик и Далмацию для обороны Сирмия.
Борьба за крепость продолжалась много месяцев. Византийцы оказались в смешной ситуации. С одной стороны, их грабили «склавины», переправлявшиеся через Дунай. С другой – вокруг Сирмия шла война с аварами. В самые тяжелые годы Юстиниана правительство не допускало подобных просчетов. Один из отрядов славян численностью пять тысяч бойцов даже попытался взять Фессалоники, но был отбит горожанами «в октябрю месяце двадцать шестого дня» 581 года. Это событие описано в «Чудесах св. Димитрия Солунского». Документ давно введен в научный оборот. Правда, он не имеет точных хронологических обозначений, так что дата нападения на Фессалоники определяется учеными чисто гипотетически.
