— Это мои, — упрямо поджимает губы без грамма помады, и я снова улыбаюсь.
— А блузка тоже твоя? — цепляю ткань над грудью, но тут же получаю ощутимый шлепок по пальцам. — Размерчик не тот.
— Прекрати, — не успевает шлепнуть меня по руке снова, вынимаю заколку из ее волос и пряди каскадом рассыпаются по хрупким плечам, утопающим в бесформенной блузке. — Ты что вообще делаешь? Где твоя дочь?
— Дочь? — непонятливо хмурюсь. — Ааааа, дочь… Идем.
Ну не могу же я долго поддерживать этот фарс, скоро она все поймет и закатит истерику.
Шагаю к лестнице на второй этаж, и Ангелина терпеливо поднимается следом. Как она не падает в этой юбке ниже колен не представляю, хотя ее попытка что-то мне доказать очень милая, и улыбка все еще не сходит с моего лица.
— Как ее зовут? — вот что реально не вяжется с ее образом старой девы библиотекарши — это ее голос. Он по-прежнему мелодичный и красивый. И едва уловимый аромат шампуня дразнит нервы, напоминая что рядом со мной сейчас все тот же строптивый Ангел.
— Кого?
— Арман! — Лина останавливается в метре от двери и недоверчиво косится на ту. А потом вдруг отталкивает улыбающегося меня и входит в комнату, замирая у порога. — Нет у тебя никакой дочери, верно?
Делаю шаг к ней, но вовремя спохватываюсь и замираю в дверях.
— Нет.
Её плечи опускаются, и Ангелина качает головой все так же стоя ко мне спиной.
— Тогда зачем все это? — оборачивается и вдруг сдергивает с лица огромные очки жестом безумно уставшего человека. — Мне не с кем заниматься репетиторством, полагаю договор можно расторгнуть…
— Не спеши, — не отхожу, продолжая занимать собой весь проход, и ей ничего не остается кроме как вопросительно склонить голову на бок и уставить на меня. Изящные кулачки упираются в бока и теперь во всем этом мешковатом безобразии вырисовывается талия такая же тонкая как восемь лет назад. — В договоре ни слова о ребенке, я удивлен, что ты не поняла сразу. Ты обязана приезжать и проводить со мной два часа каждый вечер, под чем сама и подписалась. Деньги уже переведены на твой счет, так что свою часть я исполнил.
— Боже, Хасанов!
— Есть хочешь? — встреваю в разговор, не давая ей слова сказать, и не могу заставить себя перестать улыбаться глядя на этот прикид. Она и правда постаралась. Вырядилась так словно ей за шестьдесят и сорок кошек дома. А все для чего?
— Спасибо, сыта по горло!
— Жаль, а я не ел, тебя ждал… — цепляю хрупкое запястье, и Ангелина вздыхает и позволяет увести себя вглубь комнаты, где открыто окно на террасу. Выходим на воздух и она замирает, заметив стол сервированный на двоих.
— Арман, — усталость и обреченность пропитывают красивый голос и я подталкиваю Ангелину к стулу и помогаю ей усесться.
— Два часа, Ангел. А потом я лично отвезу тебя домой.
18
Только когда около меня ставят тарелку с салатом, я понимаю, насколько сильно проголодалась. А ведь я не ела с обеда, потому что кусок в горле не лез, и та чашка чая, выпитая в агентстве ситуацию не спасла.
— Вина? — Арман само гостеприимство, от его услужливости зубы сводит, и мне хочется заорать и сказать, чтобы не вел себя так. Так вежливо, так гостеприимно, так легко и просто. Что с ним вообще такое? С той минуты как я вновь вошла в этот дом, он не прекращает улыбаться и складывается впечатление что он снова издевается. Мне мерещится подвох во всем. А где тот напористый деспот-тиран который говорит мне что делать и убивает людей в ангарах? — Молчание — знак согласия, да?
Вот черт…
— Белого, пожалуйста, — отвечаю, сухо улыбаюсь и киваю официанту, который услужливо выполняет мою просьбу. — Достаточно.
Арман бросает в мою сторону заинтересованный взгляд через стол, и я ощущаю, как кожу начинает покалывать от его внимания.
— Ты все еще сердишься? — снова этот прямой немигающий, и чтобы не сгорать в нем, я опускаю глаза на его руки, в которых поблескивали серебряные приборы. А я и забыла, какие у него красивые кисти с длинными пальцами и полосками вен на тыльной стороне ладони. Руки аристократа, не убийцы… — Спасибо, дальше мы сами.
Отпускает официанта, и тот удаляется, оставляя нас одних на террасе.
— Ты не сказал, кто ты… — в моей памяти вновь всплывают воспоминания о том как я жажду новой встречи с ним, и становится до ужаса тошно, что я по глупости так запала на этого человека. Думала о нем, вспоминала его прикосновения, голодные поцелуи которые… Боже, хватит! — Знал, как я отреагирую и не сказал.
Упрек в моем голосе снова его улыбает, и Арман откидывается на спинку стула и склоняет голову на бок.
— Допустим, не сказал, но разве это что-то меняет? Те цветы были от меня, целовал тебя я, и то, что ты не знала об этом, не меняет картину. Нас влекло друг к другу.
Эта фраза молнией ударяет прямо вниз живота, и я скрещиваю ноги под столом, стараясь не выдавать волнения.
— Меня влекло не к тебе, — тянусь к бокалу и залпом опрокидываю, только бы смыть горечь от понимания, что он прав. — А к незнакомцу, который…
— Ко мне, — безапелляционно отмечает, и мои губы поджимаются. — Ты не можешь отрицать очевидного, я едва не трахнул тебя в той комнате.
Отбрасываю салфетку с колен и так и не притронувшись к ужину встаю, пытаясь передать ему все что о нем думаю одним взглядом, но Арман не ведется.
Встает следом и не позволяя выйти с террасы преграждает путь, однако, ко мне не притрагиваясь.
— От чего ты бежишь, Ангел? К чему эти концерты? Мы взрослые люди, а взрослым людям свойственно трахаться.
— Какой же ты…! — пытаюсь проскользнуть, но он упирается рукой в косяк перед моим носом.
— Что плохого в том, чтобы сделать приятно друг другу?
— Я предупреждала тебя, но видимо слухи тебя не страшат…
— Хочешь растрепать всем про маленький член? Валяй. Только, во-первых, ты привлечешь этим внимание к себе — раз, во-вторых у большинства девушек в наших кругах уже имеются представление о моем члене и они тебе просто не поверят.
— Прекрасно, тогда тебе нечего бояться! — отталкиваю его руку и прохожу в комнату, торопливо пересекая бежевый ковер. Юбка до жути неудобная, но я намерена убраться отсюда быстрее, поэтому чуть ее приподнимаю, чтобы шагать было проще. Откуда у меня в шкафу вообще эта вещь?
— Стой, киса, — он снова преграждает мне путь, и я замираю в полуметре от спасительной двери. — Что тебя так злит? То, что я — это я? Или то, что ты все еще меня хочешь?
— Прекрати называть это так, — морщусь, пытаясь не вдыхать этот до боли знакомый аромат его одеколона. — И ты еще спрашиваешь, почему я злюсь? Да ты с первой минуты вел себя со мной как со шлюхой, и теперь удивляешься?
